Народное творчество

[Schirevov]

Небольшой разрывчик мозга...

 

Даже шороха на слышно,

Дом накрылся тишиной...

Где-то в норке сдохла мышка,

Подавившись ветчиной.

 

А ещё недавно, ловко,

Не пугаясь умереть,

Ты бросалась в мышеловку,

Чтоб приманку упереть.

 

И в своей уютной норке

Провела всю жизнь одна

Чтоб всегда в твоей каморке

Были сыр и ветчина.

 

Не желав ни с кем делиться

И ответственность нести,

Ты не стала торопиться,

Чтоб семейство завести.

 

Но, когда беда примчалась -

Ты синеешь в тишине -

Никого не оказалось,

Чтоб похлопать по спин6е...

 

Асфиксия наступила,

Перекрыв возможность жить:

Жадность фраера сгубила,

Чтоб другим примером быть.

 

И теперь твоя могилка

Среди досок и ######..

Спи спокойно, имбицилка.

...дом накрыла тишина...

[Гость BattleToad]

Помогите, PLZ, установить автора, да и текст восстановить полностью, если кто знает:

 

Не смотри с укором ты на машину"Скорой",

Я ведь не пожарный и не дед мороз.

Не больше и не меньше - я бородатый фельдшер -

С шприцом и стетоскопом здоровье вам принес!

 

Расскажите сами, что случилось с вами?

Что сегодня ели и что у вас болит?

И для спасенья жизни мы вам поставим клизму

И диагностируем хронический бронхит!

 

Едет-едет-едет бело-красная машина

Ей на светофоры наплевать!

Только-бы хватило но-шпы с анальгином -

Нам еще полгорода спасать!..

 

Всё что помню

[Голова]

Я могу ошибаться, но по-моему это пел Аминазин...

 

 

 

 

Гамбит "03" (Мотив: Турецкий гамбит - Ногу свело)

Молчит полумесяц и снова с востока таинственный ветер подул

Лежит старый перец и, корчась от боли, кричит, что он рёбра продул

Висит старый месяц, не хочет проклятый, никак превращаться в луну

Висит старый месяц и снова в окошке я новую карту беру

 

Жизнь висела на волоске

Миг и тело в бескрайней тоске

Шаг и доктор проходит порог

Шаг и морфий ласкает проток

 

Молчит старый перец - ему на мозги в голове сильно давит отёк

Осталась надежда, что лазик больному, хоть малость, но всё же помог

Поставлен катетер и доктор с сомненьем на тонкую ленту глядит

Послушал он деда и понял, что перец по-прежнему влажно хрипит

 

Жизнь висела на волоске

Миг и тело в бескрайней тоске

Шаг и доктор проходит порог

Шаг и морфий ласкает проток

 

Схватил доктор трубку и слышно соседям как он грозно матом кричит

Прошло две минуты и с базы на помощь восьмая бригада летит

И так словно мухи над мёдом мы кружим и ночью и утром и днём

Расслабься болезный - тебя, если надо, мы быстро в больничку свезём

 

Жизнь висела на волоске

Миг и тело в бескрайней тоске

Шаг и доктор проходит порог

Шаг и морфий ласкает проток

 

Как-то так...

[Sova03]

Навеяно темой " Что творится на скорой"

 

Что происходит на скорой? - А просто бардак!

Просто бардак, вы считаете? - Да, я считаю,

я ведь и сам этот форум частенько читаю,

чувствую, братцы, что скоро отьедет чердак!

 

Чем же все это закончится? - Будет беда.

Будет беда, вы уверены? - Да, я уверен.

Я уже слышал, и слух этот мною проверен,

легче на скорой не будет уже никогда.

 

Что же из этого следует? - Следует быть,

делать, что должно, да, легче, конечно, не будет.

Будем работать, и Родина нас не забудет....

Как же возможно героев таких позабыть!!

[Онейроид]

Про бородатого фельдшера, это песня В.Вековищева.

[Злобный]

Взгляд с другой стороны Стих 07 года

Маленькие пояснения - 1. Как-то раз главврач устроил истерику из-за несоответствия цвета шторок на окнах и занавесок в смотровых кабинках.

2. После проведенного субботника прямо перед пр. покоем установили картонные цветочки в качестве оградки. Ровно 4.

3. "СлавмО" - комбинат в ПТЗ.

4. КТ все же поставили.

 

На Кирова 40, напротив «СлавмО»

Рухнуть не может зданье давно...

Гордое носит названье ГОРБА.

Может, посмотрим, что там, господа?

Прямо у входа (их видно отлично)

Четыре цветочка – как символично!

Следуем дальше народной тропой

И что же мы видим? Приемный покой…

Заходим, оглянемся, зорко глядим

Что же мы здесь обнаружить хотим?

Сразу же видим в черном охрану

Начальника службы, какую-то даму.

Гордо сидят они все за столом

Весь персонал считают ######м.

Вот доктор поставил авто перед входом

Экстренно будет обруган уродом.

Охрана несется матом крича

А что вы хотели – приказ главврача!!!

Ладно, прорвались, следуем прямо

Идем к терапевту… Мамочки, мама!!

Шторки в кабинках цвета зари

С синим не вяжутся, хоть ты умри!

Вывод себе намотаем на ус –

Больных оскорблен эстетический вкус..

Правило это, точней аксиому

Следует помнить больному любому:

Хоть препаратов нет уж сто лет –

Главное – шторки подобраны в цвет.

Впрочем, продолжим экскурсию снова

«Скорая» тащит в приемный больного

Двадцать диагнозов – все как всегда…

Мы начинает ЧТО? ГДЕ? КОГДА?

Вот перевозкой привезен больной

Мнет он бумажку в ладонь шириной

Может быть, надо ему в туалет?

Что за наивность!? Конечно же, нет!

Для дежуранта – вопрос этот плевый

Ведь направляет – то врач участковый!

Данных анамнеза нет и в помине

Только с трудом помещается имя

То ли больного, то ли врача

Сразу и не разобрать сгоряча…

Что-то не радостен доктор дежурный

Хочется матом, но он-то культурный…

Привычно подумает «Е… твою мать!!»

Сколько же можно вот так направлять!!?

Такое бывает, доставят – хоть вой

А может коллега скорбит головой??

Скрипнули вновь тормоза за окном

Чу! Показалось? Нет, пахнет БОМЖом!

Тут из пакета, на жабу похожа,

Вылазит вонючая, пьяная рожа.

Скорой не видно уже моментально-

В камере газовой медлить фатально!

А могут и просто намять им бока –

Ведь первый диагноз ОНМК.

Тут остановимся мы поподробней-

Нету диагноза в мире удобней:

Коли все знанья забыты давно –

Пишем в талончике – cito в НО!

И вовсе неважно кто чем болеет:

Сердце ли давит, иль диарея

Ведь учат медфаки нашей страны

Что все болезни – от головы!

Приходит невролог. Смотрит. Звереет

Вшей разгоняет, Эхо замерит.

И все это - под нос тихонько ворча

Что-то про маму со «Скорой» врача…

Что же с ним делать, елки и палки?

Вши потихоньку сползают с каталки…

С кем поделиться счастьем таким?

Ведь надо быть щедрым к людям другим…

И тут осенило, как громом с небес!!

Вторым то диагнозом что??? ИБС!!!

И на бумагу ложится строка –

Нету инсульта. Целую. Пока.

Вот кардиолог – в руках ЭКГ

Видит в пакете какое то г..

И улыбаясь мыслям своим

Пишет, что к счастью, не видит ОИМ.

Бомжик воняет себе помаленьку…

А может, к хирургам отыщем лазейку?

Но предсказуем суровый ответ –

Так и написано: о. хир. пат. нет.

Долго ли коротко, время идет…

«Чудо» в пакете никто не берет.

Но только без паники – врач дежурант

Хитрости тоже имеет талант.

Ухом услышит вдруг пневмонию

Значит, дорога бомжу в терапию…

С ним мы простимся, сморкнемся в платок

А вот и с зарплатой приносят квиток…

Грустно посмотрим, возможно, всплакнем

Что-то не радуют циферки в нем…

Видимо правду глаголет народ –

Чем дольше учился – тем меньше доход!!!!

Кто-то тут скажет – ложь и навет

Призван исправить все нацпроект

И что ж получила больница моя?

Каждый ответит – увы, ни…чего.

 

Заглянем в палаты? Крысы и мыши.

Трубы текут, а бывает и крыша.

С выпиской если случится затор –

К вашим услугам всегда коридор.

А может анализы сделать какие?

Нет реактивов – живем то в России!

Или томограф прибудет вот-вот?

Это уже с бородой анекдот…

А коль осмелел о прибавке просить-

Голову точно тебе не сносить:

Главный проявит нежно заботу –

Ищи, недовольный, другую работу!

И предсказуемый видим итог

Стали врачи убегать со всех ног.

Страшный откроем ребята секрет:

Иные далече и многих уж нет.

 

Некого ставить в графике смен

А может интернов попросим - взамен?

Соврем про зарплату, дадим молоко

Скажем здесь очень работать легко…

Но быстро взрослеет сейчас молодежь

И их на мякине не проведешь!!!

Правильный будет ответ их таков –

За эти копейки?? Ищи дураков!

 

Вроде все вспомнили мы по чуть-чуть

Может коряво, но главное суть:

Если все дальше будет так длиться

Медики могут всерьез разозлиться

Все разбегутся и вот тогда –

Лечите-ка сами себя, господа!!!

[Sova03]

+пицот, здорово!!

[Feldsher_Anatomist]

рассказ "Добро"

Добро. Ваша доброта – г#вно,

вы ничего не понимаете в доброте.

 

В город приехала тележка торговца добром. Оборванные голодные дети вылезали из подвалов, обдирая о свежий утренний лёд нежную кожу, испачканную в грязи и крови, бежали поближе. Посмотреть, покричать и, если повезёт, ухватить упавший на растоптанную грязь кусочек.

– Свежее добро, со всего света! Детское, женское, материнское! Покупаю, продаю! Подходи, налетай и ротком не зевай!

Выходили люди. Из сырых тёмных подъездов, из светлых чистых парадных, выползали нищие и старики из компостных ям, после утренней трапезы. Всех хотелось купить, ну или хотя бы посмотреть на товары бродячего торговца, так редко проезжающих эти места. А может и продать, если будет что предложить.

Народа скопилось так много, что особенно ретивые начали работать локтями, зубами, рваться вперед.

– Дайте мне, мне немного добра!

– А мне вон то, отливающее серебром. Нет, вон то – это, кажется, великовато…

Захрустели под подошвами нежные детские кости и женские носы. Из толпы вырывались потрёпанные и всё чаще окровавленные горожане, пряча, спасая, запихивая под плащи и пальто завёрнутые в старые газеты кули и бежали. Бежали домой, к любовнице, в подворотню, бежали в безопасность или на воровские ножи.

– Подходи, налетай, не робей, разбирай! Эксклюзивное добро Германа Геринга к итальянской еврейской семье, когда он позволил казнить их вместе на главной площади Авиано!

Захрустела очередная газета, закрывая светло-розовое с беловатыми разводами добро. Видимо, Геринг и в правду верил в него.

– А что это, – заверещала толстая вспотевшая женщина в зелёной юбке и разношенной шёлковой блузе. Она плохо видела из-за бельма на левом глазу, поставленным её сыном в прошлое Рождество и очень страдала от смрадного дыхания вследствие гниения дёсен.

Оны тыкала отёкшим пальцем в белое добро странного сероватого оттенка. – Что это!? Молодой человек! – переходя на визг, – молодой человек!

– Мадам, прекрасный, прекрасный выбор! Это добро врача, спасающего ребёнка, умирающего от револьверной пули. Заметьте, мадам, оно с одной стороны мягкое и замечательно теплое, а с другой красивого иссиня-чёрного цвета и обжигает, как красная сталь – очень помогает от комаров, клопов и тараканов.

Солнце было уже в зените. Солнце пекло и нищие поползли в свои ямы, чтобы более суетливые старики и ветераны не съели без них все свежие послеобеденные отбросы и помои.

– Мне три четверти вот этого, прозрачного.

Острый нож легко режет податливое добро, грязные дети подхватывают обрезки и убегают к себе в норы. Чтобы, как и все, спрятать, зарыть, убрать куда-нибудь и потом любоваться. И хвалится:

– У меня есть добро! Я добрый! Любите меня!

– У меня больше, целуйте мне ноги!

– А у меня чище и с красивой религиозной бахромой!

Торговец добром уезжал из города, дребезжа деревянными колёсами по каменной мостовой. В спину ему светило заходящее солнце. Оно уже не грело. Оно вообще не греет в последнее время и только напоминает о своём существовании, вот как сегодня, разогнав облака. Торговец торопился, нужно было до рассвета успеть в соседний город, пока товар был свежим. Ведь каждому человеку необходимо хоть немного добра.

[wera772]

Совсем не стихи и вовсе не рассказы , но всё же в тему .

Хочу представить Вам творчество нашей коллеги odnoucho приуроченное к новому году дракона .

 

ЗДЕСЬ Вы сможете увидеть её работы .

[DoktorY]

Прошу помощи! (скорой!!!)

Для конкурса к дню медсестры 12 мая нужна сценка про скорую помощь. От нашей станции будет выступать молоденькая фельдшер. Сценка нужна короткая, но по делу, про нашу работу, можно с юмором, но без сатиры, чтобы наша работа выглядела нужной и важной (как она и есть). Могут участвовать 3-4 человека.

[ElenaTROJANSKAJA]

Врачебная нищенская

 

Приходи ко мне лечится

И корова, и волчица,

Приноси сметану, мясо,

Самогонку, что горит.

Всех он примет, всех пригреет,

Исцелит от гонореи,

От инфарктов и инсультов, -

Бедный доктор Айболит...

 

Эх, нищее племя, коллеги-врачи,

За что ж нас судьба наказала?

В аванс выдают нам анализ мочи,

В получку - анализы кала.

 

От голода пухну и выпить хочу,

И кожаный плащ прохудился.

Подайте, родимцы, простому врачу,

Чтоб доктор хотя бы напился.

 

Подайте, родимцы, простому врачу,

Чтоб доктор хотя бы напился.

 

"Нет жизни на Марсе" - ученый сказал.

У нас - тоже нет, уж поверьте.

Я гол, как сокол и я зол, как шакал,

Я нищ, как Ван Гог перед смертью,

 

Жена, как голодная телка, мычит

И детки ждут хлебца от папки.

У папки в кармане - анализ мочи, -

Не фунты, не лиры, не марки.

 

У папки в кармане - анализ мочи, -

Не фунты, не лиры, не марки.

 

Иль посох мне взять, - да в Святые места,

Иль вором работать в Багдаде.

Подайте, родимцы, за ради Христа,

Аллаха и Кришны за ради.

 

Как выйдешь на паперть, как глянешь окрест, -

Нет, счастья, покой есть и воля.

Отчизной поставлен на мне красный крест,

И в зад полумесяц мне колет.

 

Отчизной поставлен на мне красный крест,

И в зад полумесяц мне колет.

 

В отместку Отчизне я мелко врежу,

Мой ум помутился от горя.

Назло государству по клумбам хожу

И матом пишу на заборе.

 

Не лезьте ко мне, бо могу зашибить,

Чиновников всяких орава!

Как вещий Олег, я намерен прибить

Свой sheet на воротах Минздрава.

 

Как вещий Олег, я намерен прибить

Свой sheet на воротах Минздрава.

 

Я - жертва Минздрава, я - падший престиж,

Я - швед под Полтавою, братья.

Я - чёрная моль, я - летучая мышь,

Я - функция в белом халате.

 

Как берег надежды, как факел в ночи,

Как символ любви на планете,

Как солнце, мне светит анализ мочи,

И больше ничё мне не светит.

 

Как солнце, мне светит анализ мочи,

И больше ничё мне не светит.

 

(с) Тимур Шаов

[Raptus]

http://www.youtube.com/watch?v=0-6Hf6AlJw8&feature=player_detailpage

[gavrik]

"Текст, родившийся из одного комментария." коротенький рассказ фельдшера скорой помощи Елены Дебрер. г.Рига.

 

- Почему Вы хотите покинуть страну?

- Здесь снятся плохие сны...

- Простите?

Женщина, держащая в руках мои документы, сняла очки и слегка приподняла брови, ожидая пояснений. На её переносице остался едва заметный красноватый след в форме подковки. Я посмотрел на него несколько секунд, что заставило женщину нервным движением помассировать переносицу, и отвёл взгляд. Смотреть в окно совершенно не хотелось, я и так знал, что там, снаружи, конец октября, непроглядная тьма раннего вечера, промозглый ветер горстями черпает с низких туч ледяную воду и с ненавистью швыряет её в лица прохожих. Я невольно зябко передёрнул плечами, хотя в кабинете было тепло и уютно. Чёрт, да одной этой погоды уже вполне достаточно для того, чтобы хотеть уехать...

- Понимаете, сны. Я больше не могу их выносить.

- Вы считаете сны достаточным основанием для эмиграции?

- А Вы бы не считали шизофрению достаточным основанием для назначения терапии?

- Вы или Ваши ближайшие родственники страдали психическими расстройствами?

- Нет. Не в этом дело. Понимаете, я просто не чувствую себя на своём месте. Раньше, кажется, было как-то иначе, я точно не помню, но в последние годы стало совсем худо. Сначала мне постоянно снилось, что я учусь в универститете. Каждый день, каждый чёртов день – один и тот же сон. Потом мне стало сниться, что я устроился на работу. Сны стали яркими, детализированными, иногда мне даже трудно было поверить в то, что это сон. Но я знал, что это сон, что мне надо проснуться. Иногда получалось. Потом несколько лет подряд снилась одна и та же белиберда, что-то про свадьбу, я точно не помню. А сейчас опять работа, работа, иногда какие-то люди...это просто невыносимо.

- Вы безработный?

- Нет. Я врач. Реаниматолог. Работаю в крупной широкопрофильной клинике, зарплата устраивает, в ближайшем будущем обещали повысить до заведующего отделением.

- Прекрасно, прекрасно...но Вы же понимаете, что уехав, Вы потеряете всё это?

- Разумеется. Меня это не пугает.

- Семейное положение?

- Холост.

- Принадлежат ли Вам какие-либо объекты недвижимости, предметы роскоши, культурные ценности?

Я хмыкнул. Из движимого имущества у меня имелся только беспородный кот, подобранный когда-то в приюте и привязавшийся ко мне всеми фибрами своей кошачьей души; так благодарно и безоглядно могут любить человека только животные, которых когда-то предал другой человек. Квартира, в которой я жил, мне не принадлежала, машину я так и не купил, хотя мысли иногда мелькали, а уж предметы роскоши и культурные ценности в моей берлоге не могли завестись ни при каких условиях. Я никогда не видел смысла тратить деньги на покупку каких-то вещей, предпочитая путешествовать.

- Скажите, а могу ли я взять с собой кота?

- Кота? Хм...ну, чисто теоретически, конечно, можете, хоть это и несколько странно...знаете, я лучше проконсультируюсь по этому вопросу с вышестоящим начальством, а потом Вам сообщу.

- Да, хорошо, спасибо.

- Имеются ли у Вас близкие родственники?

Родственники...наверное, это было бы неплохо. Но папа с мамой не так давно умерли, детьми вовремя обзавестись как-то не получилось, а считать кота родственником, наверное, всё-таки нельзя. Он уже в имущество записан.

- Нет, не имеются.

Да уж, картинка выходит так себе. Ни кола, ни двора, ни родственников, ни роскошных культурных ценностей. Странно как-то получилось. Хотя, с другой стороны, ничего и не держит. Женщина за столом продолжала задавать вопросы, я машинально отвечал – нет, нет, не имеется, не состоял, не страдаю, не нуждаюсь... Наконец она поставила последнюю галочку в моей анкете и снова сняла очки; не дожидаясь, пока я посмотрю на неё, потёрла переносицу.

- Скажите, можно задать Вам неофициальный вопрос? Ваш ответ не будет занесён в документы и не повлияет на принятие окончательного решения.

- Валяйте.

- Почему Вы решили уехать именно сейчас? Произошло какое-то событие, побудившее Вас это сделать? Или что-то ещё?

- Я же сказал. Здесь снятся плохие сны..

- Вы думаете, уехав, сможете что-то изменить?

- Практически уверен. Не знаю, будет ли лучше или хуже, но то, что будет по-другому – это сто процентов. А мне нужно именно по-другому.

- Я поняла Вас, спасибо.

Женщина встала из-за стола, с улыбкой протянула мне мой паспорт и пухлую пачку каких-то бумаг, голос её стал звучать ещё более официально.

- Счастливого пути!

 

...кардиомонитор издал свой печальный протяжный писк, так хорошо знакомый каждому медику. Люди в операционных халатах понуро замерли у стола, на котором лежало тело крепкого тридцатисемилетнего мужчины. Кто-то стягивал маску, кто-то в бессильном отчаянии швырнул в угол перчатки, а молоденькая практиканточка учащённо зашмыгала носом, борясь со слезами, ведь это так непрофессионально – плакать над каждым, кто не выкарабкался. Почему-то никто не выключил монитор, и он продолжал надрываться унылым писком...

...который как-то незаметно перешёл в радостное гудение прибывшего в пункт назначения поезда. За окном светило солнце, такое яркое, что я не мог рассмотреть перрона, а только жмурился с улыбкой. Внутри было немного щекотно от предвкушения чего-то нового. Я ехал налегке, решив всё необходимое купить на месте. В купе заглянул проводник:

- Прибыли, сэр.

- Да-да, спасибо, я вижу.

Я аккуратно прикрыл за собой дверь и вышел на перрон.

[wera772]

Косточка

 

 

 

Семь лет после института. Учеба, повышение квалификации, столица, снова родная провинция. Свист ветра через заткнутую ватой щель в раме. Обращенный на улицу через пыльное стекло взгляд красных влажных глаз. Бесснежная серость на улице. Кажется, холод выстудил траву, сделав ее безжизненной, замерзшей, ломкой, как надежды юности, и пытался прорваться в комнату, ударяясь о стекло. Мысли в голове заплетались в кудрях рано начавших седеть волос, в бороздах высокого лба. Крошечные электрические заряды носились между нейронов, возбуждая области мозга, ответственные за воспоминания. Те вспыхивали, словно в них вдыхали на время жизнь, и снова погасали, засыпая. Вот три друга, наивных, совсем юных с пушком над губами, с мечтами о спасении жизней об открытиях в медицине, вот они вместе готовятся к сложному экзамену, вот выпускной, взлет, порыв, открыты все дороги: наконец то они смогут применить полученные знания на практике, тревоги перед неизвестным но таким манящим будущим. Вот они обнимаются, клянутся всегда помогать друг другу и пронести эту дружбу через всю жизнь. Вот он, врач-реаниматолог скорой помощи, давно не общающийся с институтскими друзьями с мыслями об ипотеке и мечтами об отпуске.

Диспетчер вывел из оцепенения после четырех подряд вызовов реанимационной бригады: «Приупская 9, девочка 6 лет, подавилась костью, асфиксия, реанимационная на выезд!». Опрометью слетел на первый этаж. На ходу в машину, крича водителю на выдохе с хрипом: «Валера, ребенок, быстро, приупскаядевять!». В бурых морщинах на строгом лице, прошедший три последних горячих точки младшим лейтенантом из-за своего прямого характера, обожаемый солдатами, ненавидимый начальством, уволенный из армии и лишенных всех наград и званий после того как ослушался пьяного подполковника, поспорившего с другом «мои ребята ща, , возьмут!», и приказавшего идти на дом в котором было несколько пулеметных точек и снайперов не дожидаясь вертушек. Ему не нужно было ничего говорить, он все понял по тому, как врач влетел в машину, по тому, как хлопнула дверь, по тому, какое было выражение лица у бригады. У него две дочки, 8 и 13 лет. Мотор работая на предельных оборотах выдавал под сотню на третьей передаче, на четвертой потрепанная ГАЗель уже переставала разгоняться. Вой сирен, непрерывно работающая «крякалка», встречка, постоянно мигает дальний, снова встречка, красный, красный, красный, белый борт скорой чудом не цепляет еле успевающие уворачиваться автомобили. Летя над скорой, испуская невидимые лучи, оберегающие несущуюся на пределе машину, освещающие ей дорогу, врезаясь в пространство, летела одна мысль, одна на четверых – «там задыхается ребенок».

Ворота дома. Сухой цыган с жидкими усиками отгонял огромную собаку: «Т-ц, быстро приехали, молодцы, проходите, первый этаж направо. Снимайте ботинки – у нас паркет!». Не слыша его врач с чемоданчиком, в котором лежал набор для трахеотомии и интубации влетел в комнату налево от входа, открывая на ходу инструменты.

Последи комнаты с декором в стиле цыганский ампир на огромном бордовом в золотых петухах диване восседала необъятная похожая на жабу женщина. Густые волосы собраны в жирную косу и завязаны на затылке в пучок, из него во все стороны торчали длинные заколки и павлиньи перья. На женщине был фиолетовый в звездах халат, она вся сочилась жиром, казалось, что он стекал с ее жирных щек, застревал в ее золотых зубах, стекал по складкам белого, как сало живота, капал по толстым, как бидон, ляжкам. Лицо ее выражало страдание. «Где ребенок!?». «Ай, зачем ребенок, вот мой ребенок, вот моя девочка, виноград кушал, не поймет, косточка проглотила или нет, посмотри рот, слушай, ты доктор ты знаешь, а я не понимаю в этом». «Где ребенок!!!??» Цыган заулыбался: «Это мы нарочно сказал, чтобы вы быстрее ехал, а то жди-сиди час жди, два жди, три час жди! Вот ребенок, давай, лечи, косточка доставай». Женщина улыбалась и разевала рот.

Туман, образовавшись у огромной в полпотолка хрустальной люстры, стал густеть, опускаться и застилать глаза доктору, проникал в нос и рот, прошел по трахее в и сдавил легкие. Защипали глаза, колени задрожали, ноги стали терять опору, доктор медленно сползал по стене. В груди что-то захлюпало, это туман стал оседать на стенках бронхов, доктор закашлялся, в голове еще било, пульсировало, выла сирена… Дикая мысль вспыхнула и была сразу им отторгнута – он даже подался вперед, держа в руках набор для трахеотомии – взять скальпель, полоснуть по горлу, написать потом, что непреднамеренное повреждение сонной артерии при трахеотомии…

«Бронхоскопию нужно делать! В Семашко! Это может быть очень опасно» - голос доктора звучал словно из глубокого металлического сосуда. «Ээ, зачем, слушай, ты так посмотри…». «А если она там прорастет, а!? А если она в бронхах? Абсцессы легких потом лечить!» Оттолкнув цыгана, взял под руку начавшую испуганно вертеть головой в разные стороны тетку и поволок ее в машину. С каждым шагом в ней что-то хлюпало, клокотало, она спотыкалась и теряла тапочки. Из скорой позвонил бывшему одногруппнику в Семашко, Коле Шишкареву по кличке Осквернитель. Двухметровому детине весом под полтора центнера. Коля учился на травматолога, а стал эндоскопистом. Если вы помните фильм Бриллиантовая Рука, то можете представить себе его, вспомнив товарища «будете у нас на Колыме».

В белом кабинете с местами отлетающей плиткой, свисая боками с кушетки билась в диком танце огромная цыганка. Так танцуют последний раз в жизни, перед вечным расставанием, или на цыганских поминках, исступленно, не видя земли, падая и поднимаясь, сбивая ноги в кровь. Коля-боров танцевал и ворожил, они вместе поднимались и падали, взлетали и проваливались в пропасть, теряли сознание и пробуждались. Они стали единым целом, связанные бронхоскопом. Цыганка хрипела, стонала, рыгала, задыхалась, ловила воздух синими губами, поливала стены и потолок слезами и слюной, Коля бушевал, одной лапищей бросая на кушетку порывающуюся встать цыганку, другой толкая в сегментарные бронхи аппарат. Это был обряд экзорцизма: цыганка изрыгала сатанинские проклятия, из нее вылетали черные от смытого макияжа слезы и мокрота, летели и ударялись о кафель, и в этих местах он трескался и отлетал от стен. Лампочка бронхоскопа светила изнутри цыганки, заворачивая из бронха в бронх искала среди гадальных карт, коней, цыганских напевов, домов красного кирпича, могил с памятниками в два роста, косточку от винограда. Муж ее сидел в коридоре поджав под себя ноги, вжимая в плечи голову при каждом звуке из кабинета.

Шишкарев извлек бронхоскоп, брезгливо обтер его салфеткой и бросил в дезраствор. Последним движением он поддел ногтем и снял с небной дужки маленькую виноградную косточку, которую он увидел, когда цыганка открыла рот.

 

Мозг

 

 

 

 

- Вызывай Соева, чего тут думать. Пусть проветрится, старый хрен, сидит, наверное, пасьянс как всегда раскладывает!

Голос в телефоне скрипел и трещал, как старая ветхая ткань, которую кто-то медленно рвет, периодически слышались какие-то щелчки и завывания, словно это ветер просачивался в металлическую жилу телефонного провода. Старая как граненый стакан и монументальная как монумент Рабочий и колхозница, черной пластмассы телефонная трубка умолкла, и, откашлявшись, повторила:

- Со-е-ва, понял? Вызывай Соева. Все, отбой.

Разговор, который Тимон вел срывающимся от волнения голосом, а отдел санавиации голосом усталым и слегка безразличным, закончился. Решение было принято. Доктор Соев был районным нейрохирургом, который выезжал на особенно сложные случаи, с которыми Тимон не мог справится своими силами. Никто уже и не скажет вам наверняка, почему его прозвали Соевым, и когда это случилось, да и сам Соев этого не знал. На самом деле звали его Анатолием Михайловичем, фамилия его – Горёнов с прозвищем тоже не была созвучна, но повелось так давно, и всеми, включая Соева, было принято. Вероятнее так его называли за портретную схожесть с персонажем Моргунова из Покровских ворот: такой же грузный, шумно дышащий, спокойный, как слон, лысый, с белым пушком над ушами, с розового цвета кожей, никогда никуда не торопящийся доктор. Губы у него были широкие и тонкие, глаза маленькие и немного на выкате. Пациента, лежащего на операционном столе он попирал своим животом. Впрочем, не стоит углубляться в описание его внешности, если вы посмотрите на любую фотографию Моргунова вы легко вообразите себе то, как выглядел этот доктор Соев.

Что же до морячка, который сошел на берег три дня назад, и все эти три дня активно и до самозабвения отмечал особенно удачный улов, то у него был вдавленный перелом черепа. Ему чем-то таким весомым врезали в баре по голове. За что-то, нужно понимать, крамольное. Морячок был каким-то потрепанным жизнью, щуплым, высушенным, с пегими усами, большим сизым носом и седой трехдневной щетиной. Кожа имела желтоватый оттенок и походила на кожу, которой обтягивают барабаны, половины зубов во рту не было. Он сам походил на какую-то засушенную рыбину. Желтый полосатик. И запах от него исходил соотвествующий – рыбы и моря, к которому подмешивался тяжелый дух перегара. Морячку нужно было делать трепанацию, которую Тимон делал только раз в жизни и то на трупе. В институте.

Соев явился спустя четыре часа от вызова из краевой больницы с кульком подмышкой, в котором лежали стерильные инструменты для таких случаев, и негодованием на лице.

- Послушайте доктор! Вы три, три года назад закончили медицинский институт, - начал он с порога, - вы вызываете меня из дома, вытаскиваете, такскать из-под одеяла и заставляете мчаться к черту на рога из-за какой-то там трепанации какому-то трижды никому не нужному забулдыге!

В свою защиту Тимон попробовал было сказать, что от краевой больницы до его районной всего полтора часа, и что больной, мол, тяжелый, и транспортировать было опасно, да и время три часа дня, не ночь, но Соев и слушать не стал.

- Достаточно, - сказал он как только Тимон открыл рот, и махнул на него рукой, как на муху,

- Я знаю все, что вы мне скажете, готовьте операционную, такскать, будете учиться, коллега. Слово «коллега» было произнесено и с каким-то уничижающим прононсом, и даже, как показалось Тимону, с издевкой.

…

Тимон накладывал отверстия в черепе. Проклятый коловорот, который привез с собой Соев, выглядел вещью весьма далекой от медицины, производился, по видимому, на заводе тяжелых реактивных тракторов, являлся ровесником Соева и никак не поддавался трясущимся руками Тимона. Ладони под перчатками взмокли, на лбу выступила испарина, а он никак не мог пройти эту проклятую внутреннюю пластинку за которой была тонкая твердая мозговая оболочка и сам мозг. Вот уже стали трястись руки и заныло где-то под тем местом, которое в народе называют «ложечкой». Коловорот вихлялся в руках как только что пойманная скользкая рыба.

- Ну сильнее, доктор, сильнее. Что ты его вертишь как будто приемник настраиваешь, хорёчек ты ежечек, надави ты сильнее это ж кость, не торт же режешь, такскать!

В следующее мгновение коловорот с противным хрустом провалился в мозговое вещество. Провалился весь. По рукоятку.

По спине Тимона мерзкой холодной змеей пробежала струйка пота. За ней другая и третья. Медленно его стали покидать силы, в глазах потемнело, пальцы, сжимающие коловорот, безвольно разжались, руки опустились, нижняя губа по старчески отвисла. Коловорот торчал из черепа, и, кажется, покачивался. «Убил» - ударило в голову, «я его убил, я только что убил человека». "У-бил, у-бил" - покачивался коловорот. Слово «убил» стало колоколом раскачиваться внутри головы и бить о стенки Тимонова черепа, отзываясь пульсирующим эхом. Перед глазами все поплыло, плитка на стене стала плясать какой-то неведомый танец, лампа закачалась и заморгала, Тимон медленно оседал на Соева. Снизу поднимался панический, липкий, парализующий страх, как неведомое ядовитое растение, фантастический плющ-людоед оплетало и сковывало своими ветвями Тимоново тело, подбиралось к замирающему сердцу, сдавливало и парализовывало его. Каждое сокращение сердца, каждый вдох стал даваться с трудом. Не хватало воздуха. Падающего в бездну потери сознания Тимона вытащил из надвигающейся темноты пронзительный, пробуждающий, переходящий на визг голос:

- Коллега! Коллега!!! Чего встал, вынимай из головы коловорот и продолжай, продолжать что, я за тебя буду!?

К Тимону медленно возвращалось сознание.

- Ч… Ч-то теп-перь б-будет, А… А…. Анатолий Михалч?

- Да ничего не будет! Пару букв забудет, и все, чай не Ландау. Не Ландау, говорю, оперируешь! Рыбу ловить и бухать сможет, как прежде. Ты же его не здорового оперировал, гематома, как-никак была уже, причем в этом же месте. Вдавленный перелом, не шуточки! Заканчивай давай, хоречки-ёжички!

…

Спустя две недели перед Тимоном сидел морячок и крутил забинтованной головой, осматривая фотографии великих хирургов, развешанные по стенам кабинета. Морячок косил глаза на молоточек, исправно лягал голенью после удара по коленке, сжимал Тимону пальцы, ходил по прямой линии, высовывал язык по средней линии и не обнаруживал решительно никакого неврологического дефицита. Оставался последний решающий тест, ультима рацио, то, что расставит точки над й, и, или уберет с души Тимона тяжкий камень, который лег после этого злосчастного коловорота, или оставит его там навечно. Алфавит!

- А теперь, дружочек, читай алфавит с начала, давай.

Морячок старался, он изобразил на лице крайнюю степень задумчивости, лоб его покрылся глубокими бороздами мощин, брови опустились и почти закрыли глаза, рот, наоборот, приподнялся к носу. От всех этих движений лицо морячка стало напоминать черносливину.

- Ну, давай же, «А»… дальше, - помог ему Тимон.

- Бэ.

- Так, верно, продолжай, дальше?

- Эта. Забыл!

- Как забыл!? Все, все забыл? Весь алфавит!? Весь!!? А и Б и все?

Тимон испытал дежавю, то самое чувство, которое чуть не лишило его сознания в операционной, вновь поднималось ядовитым плющом, оно опять оплетало его своими железными ветвями, тянулось к горлу и стало душить, душить. Леденящий, удушающий страх, выполз из темного угла смотровой и запрыгнул на плечи, проник в голову и стал раскачивать старый колокол «убил, убил». Морячок забыл ВСЕ буквы, он не две буквы забыл, он только ДВЕ буквы и помнит! Тимону захотелось все скинуть со стола, бросить чем-нибудь в окно, разорвать все бумаги на столе, вскочить, закричать от бессилия, заломить эти кривые, бестолковые руки, но вместо всего этого получилось только обхватить лицо руками и тихонько застонать. Подбородок Тимона затрясся, что-то наполнилось до краев в груди, подступило к горлу, заклокотало там и вырвалось беззвучным плачем.

- Доктор, эта, доктор!

Сквозь беззвучные рыдания до сознания доносился голос морячка, который подошел и положил ему руку на плечо. От этого жеста Тимону стало еще невыносимо горше, рыдания стали вырываться из него как убежавшее молоко, слезы застили глаза. Рядом с ним стоял им же сделанный инвалид и его же пытался успокоить.

- Доктор, ну, не расстраивайся так, доктор, я ж выучу! -стал произносить буквы морячок - Ну, вот из рейса приду и выучу, я ж грамоте не особо учился, мне это так, без надобности, я первые две буквы еще помню, а дальше нет, но я выучу, слышь, я его весь, этот алфавит, собака, выучу! Не расстраивайся, доктор! Ну, я пойду, а?

Морячок попятился к двери и поспешно вышел, оставив мгновенно замолчавшего Тимона наедине с портретами гениев. С одного из портретов на него смотрел улыбающийся академик Петровский, и Тимону показалось, что он сквозь года услышал его раскатистый смех.

http://timon-bercowitz.livejournal.com/5354.html

[markmayorov]

wera772

 

Да, фрагментики, что надо! На одном дыхании,так сказать...

[papaR]

КАК ЮРИЙ ЗУСМАНОВИЧ В РЕЙД ХОДИЛ или НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ (из воспоминаний )

 

А эта история произошла, если мне не изменяет память, в январе 1988 года. В стране тогда полным ходом шла перестройка, которая отражалась и на отношении к религии. Было решено торжественно праздновать 1000-летие Крещения Руси, Церкви отдали Данилов монастырь и, поэтому, религиозные праздники, обрели какой-то непонятный статус. Их еще не праздновали официально, но уже и официально не гнали. По умолчанию стали считать, что это privat – личное дело каждого.

А еще в стране развернулась борьба с пьянством. Всенародная, между прочим, борьба под руководством КПСС. Не на жизнь, а на смерть борьба. Верхи боролись директивами и рейдами, вырубками виноградников и сокращениями продаж напитков, а народ – в каждой отдельно взятой квартире. Самогоном боролся, «Розовой водой», «Огуречным лосьоном»… Пьянство победило в конечном итоге, но с большими потерями, куда не преминула вползти наркомания, которую мы теперь и расхлебываем…

 

Главный врач –надцатой московской больницы Юрий ЗусмАнович ЗусманОвич (фамилия, понятное дело, изменена) был настоящий коммунист. В смысле – член КПСС. Тогда как раз шутка ходила, что в свете перестройки журналы «Коммунист» и «Плэйбой» решили выпустить совместный номер и назвать его именно так – «Член КПСС». Вот Юрий Зусманович и был таким… членом. Все партийные указы, приказы, циркуляры, письма и директивы он выполнял с выражением щенячьего восторга. А иначе как бы еврей уже больше 20 лет крутился администратором московского здравоохранения?! А Юрий Зусманович не только крутился, но и поднимался. В –надцатой больнице он когда-то начинал хирургом, а потом пошел по административной лестнице. Он был сначала главным врачом поликлиники, потом больницы поменьше, потом вернулся в – надцатую больницу и уже лет 10 руководил ею, а светило ему место в ГУЗМе (тогдашнем московском департаменте здравоохранения). И он очень хотел, чтобы оно ему не только светило, но и грело.

 

Тут-то и наступил январь 1988 года, а вместе с ним и Рождество Христово. И возникло у Юрия Зусмановича подозрение, что на волне гласности и ветра свободы во вверенном ему коллективе могут возникнуть нездоровые поползновения отметить религиозный праздник прямо на рабочем месте. Не в смысле – пригласить батюшку в больницу и отслужить уставную службу, а в смысле – устроить рождественский ужин с возлияниями. Ну, а там, как известно, и до поездок на нечистой силе прямиком к царице недалеко. А вот этого коммунист Зусманович допустить никак не мог. Короче, решил он в ночь перед Рождеством провести рейд и покарать виновных прямо на месте.

 

Рейд собрался в обстановке глубокой секретности в 23 часа. Для конспирации свет в администрации не зажигали. Кроме самого Юрия Зусмановича присутствовали зам по хирургии Виктор Степанович Стасюк – сорокапятилетний дядечка с округлым брюшком, кандидат медицинских наук и в прошлом сосудистый хирург и главная медсестра – Лидия Александровна, ушлая тетка, пересидевшая на этом посту уже четырех главврачей. Общественные организации представляли секретарь партбюро травматолог Леонид Иванович, председатель месткома – горластая Зинаида Николаевна, врач-физиотерапевт по специальности, до сих пор занимающая пол-ставки физиотерапевта; освобожденный секретарь комсомольской организации Сергей Владимирович Бычков – молодой хирург, после интернатуры согласившийся на эту занудную должность только потому, что через год его обещали оставить в штате больницы, хватавшийся за любую возможность что-либо где-либо разрезать, и смешливая Леночка из третьей хирургии, отвечавшая в комитете комсомола за «Комсомольский прожектор». Виктор Степанович чувствовал себя идиотом – он сам на своих дежурствах любил выпить в компании симпатичных медсестер, но отвертеться от рейда не удалось.

 

Отдельно от всех стояла начальница отдела кадров Татьяна Константиновна, по слухам – офицер действующего резерва КГБ в чине капитана. Ожидали представителя Общества Трезвости – организации, усилиями ЦК КПСС создававшейся в каждой конторе. Однако председатель больничного общества пятидесятилетний старший санитар морга Алик Ванштейн по кличке Портвейнштейн, узнав от главного врача о предстоящем рейде, покрутил пальцем у виска

 

- Юрик, ты совсем охренел (Алик произнес несколько иное слово)? Какой рейд по ночам? «Я», «ночь» и «больница» - это как гений и злодейство – вещи несовместные. Ну, подумай сам – ночь и живые люди.. Ужас!

 

Алик демонически захохотал, важно залез в 21-ю «Волгу», доставшуюся от покойного деда (спецзаказ, луженое днище, форсированный двигатель, белые кожаные чехлы на сиденьях) и отправился на зимнюю дачу, где его ожидала молодая жена, четвертая по счету. Юрий Зусманович завистливо вздохнул…

Поэтому представлять Общество Трезвости выпало диетврачу Юлечке, дочке зав.кафедрой терапии, которая как всегда, опаздывала. Юлечка по ночам в больнице никогда не бывала, и Серега Бычков с Леночкой тихо хихикали в углу, что Общество Трезвости заблудилось и утонуло в сугробе

 

Но вот и она появилась. Главный врач доложил план.

- Идем по хирургическому корпусу…

- Может, в терапию сходим? – с надеждой спросил Стасюк, которому очень не хотелось выступать в роли полицая.

- Нет, Виктор Степанович, я знаю, что Вы там рассадник развели, – влезла Зинаида Николаевна.

Леночка мысленно перекрестилась. Подружек из 3 хирургии, а также из других отделений, она под большим секретом успела о рейде предупредить.

- Проходим всю хирургию, затем идем в терапию, потом, если успеем, в травму, - продолжил главврач.

- А в детство? – вякнула кровожадная Зинаида

- А в детство – не пойдем! – подала голос Лидия Александровна – Санэпидрежим!

 

Эпидрежим – эпидрежимом, но на самом деле администрация прекрасно понимала, что дежурящий сегодня заведующий неонатальной реанимацией Эдуард Суренович Степанян, здоровенный мастер спорта по штанге в тяжелом весе, их и на порог не пустит именно под предлогом санэпидрежима - скажет, раздевайтесь, принимайте душ в санпропускнике, надевайте чистое белье… а где ваши анализы? Ну и так далее…

 

Все знали, что у Эдуарда там афинские ночи проходят, римские оргии и Вудсток одновременно – благо, в отделении нет ни одного врача старше 35 лет, а девчонок-медсестер отбирает лично заведующий, но все закрывали на это глаза – отделение считалось лучшим в Москве, там выхаживали детей и внуков даже членов ЦК КПСС, с которыми Эдуард Суренович продолжал поддерживать теплые отношения. Тронуть – себе дороже. А в педиатрическое отделение на втором этаже детского корпуса и ходить незачем – дежурила там бабушка-педиатр и две такие же бабушки-медсестры. Кого там ловить…

 

В хирургический корпус вошли через подвал. В приемное не пошли. Юрий Зусманович был опытным главврачом и понимал, что санитары все равно пьяные – они всегда пьяные – а наказывать других сотрудников, но не трогать санитаров, он считал непедагогичным.

На втором этаже располагалась гинекология. Две немолодые медсестры пили чай с конфетами. Лидия Александровна подошла поближе к столу.

 

- Чай пьете, девочки? А что это у вас за конфеты? С ликером? Ой, как вкусно! – главная медсестра ловко засунула конфету в рот – С Рождеством, девочки!

Рейд двинулся дальше. Лидия Александровна перевела дух. Старшая медсестра гинекологии была ее, подружкой, и о рейде, конечно, знала, но быть уверенной в том, что две старые грымзы, как назло дежурящие сегодня, обойдутся без традиционного ночного употребления, не приходилось. Когда она увидела, что коньяк налит в чайник, от сердца отлегло.

 

На третьем этаже располагалась третья хирургия, где предупрежденные Леночкой медсестры грустно слушали радио и пили чай. Обычный чай с «Юбилейным» печеньем. Такая же картина ожидала рейд и во 2 хирургии. Стасюк приободрился – вроде, все проходило гладко. Правда от санитарки бабы Тони, кажется, попахивало, также как и от лифтерши тети Манюни, но трогать двух фронтовичек не решились, хотя Зинаида демонстративно морщила нос, пытаясь обратить внимание главврача на нарушение постановления ЦК.

 

На пятом этаже располагались элитная первая хирургия и урология. В первой хирургии медбрат-студент Саша резался в шахматы с дежурящим интерном в хирургической дежурке.

- На посту надо быть! – пробурчала Лидия Александовна.

Юрия Зусмановича же интересовал другой вопрос – куда подевались дежурные хирурги? Вроде, операции не было…

- А где доктора? – строго спросил он интерна.

- Константин Иванович в приемное пошел, а Николай Семенович – на консультацию в травму, - без запинки ответил тот.

- Хм… Ну, ладно, – рейд направился в урологию.

 

В урологии дверь была заперта. Долго-долго звонили в звонок. Наконец, заспанная медсестра Мадина открыла дверь. Мадина была трезва, от нее сладко пахло постелью. Лидия Александровна хотела было сделать замечание, но потом подумала, что трогать Мадину не стоит – как потом ехать к ее родственникам в Пицунду.

- А где Ираклий Шалвович? – спросил Стасюк.

- Вышел куда-то, - ответила Мадина, недоумевая – зачем администрация приперлась посреди ночи. Понятие «рейд» ей было чуждо, она не пила, муж ее был директор овощного магазина, и на работу она ходила на свои полставки для того, чтобы иногда отдыхать от троих детей.

 

Отделение гнойной хирургии располагалось на шестом этаже. На сестринском посту восседал сам заведующий отделением Моисей Борисович Куперман.

- Юрочка, что привело тебя в мою обитель в столь поздний час? – Моисей Борисович был единственным человеком, публично называвшим главврача на «ты» еще со старых времен - Что у тебя нагноилось - ум, честь или совесть? – продолжил он, увидев представителей общественных организаций – Или, может быть, сама эпоха? – он отвесил поклон Татьяне Константиновне. – Можем ампутировать! О, Юлечка, а Вас как занесло в этот вертеп?

- Да я… Общество Трезвости… - зарделась Юлечка.

- Вы и трезвость! Какой нонсенс! Вы должны пить прекрасные французские вина и принимать ванны золотого как небо Аи! Я так и вижу, как Вы погружаетесь в ванну, и пузырьки обволакивают Ваше прекрасное юное тело! И только ножка показывается из воды! И резвой ножкой ножку бьет…

- Моисей, хватит паясничать! – главный сделал суровое лицо – Мы проводим рейд по борьбе с пьянством. Серьезное, между прочим, дело. А ты вечно цирк устраиваешь….

- То есть ты решил, что именно сегодня старый Моисей будет бухать. Именно сегодня, чтобы отпраздновать Рождество Христово. Юрочка, хоть ты и главный врач, но ты все-таки шлимазл. Я напомню тебе, что я, как и ты, между прочим, еврей. А еврею пить полагается совершенно в другие дни. И дома. А по ночам приличные евреи тоже сидят по домам. Вернее, лежат, со своими женами. А неприличные – шастают по больницам. Вот позвоню твоей Раечке и скажу, что ты здесь с Юлечкой время проводишь. Вот она тебе глазенки повыцарапывает…

- Тьфу на тебя, старый балабол! – Юрий Зусманович развернулся и направился в реанимацию, располагавшуюся на этом же этаже. Рейд превращался в какой-то фарс.

 

В реанимации дверь, естественно, была закрыта. За дверью шумели аппараты и пищали мониторы. На звонок никто не выходил. Наконец, минут через десять дверь открыла растрепанная медсестра.

- Почему без колпака?! – начала возмущаться Лидия Александровна, но медсестра только махнула рукой и побежала в зал.

Рейд застыл на пороге зала. Полным ходом шла реанимация какого-то бедолаги. В воздухе ощущались пары спиртного, но на перевязочном столике стояла открытая бутыль со спиртом, в лотке лежали спиртовые салфетки… Отвлекать сотрудников от работы Юрий Зусманович не захотел, и, проверив сестринскую и ординаторскую на предмет возлияний и ничего не найдя, рейд покинул реанимацию.

Как только дверь захлопнулась, сотрудники отошли от двухчасового трупа, изображавшего спасаемого перед очами главврача, благо, следы реанимации на трупе имелись

- Ну, ладно, пошли продолжим! Видишь, не зря я говорил – покойника в коридор не выкатывать: еще пригодится, – молодой реаниматолог достал ключ и открыл кабинет заведующего, где на журнальном столике вперемежку стояли бутылки водки, шампанского, армянского коньяка и банка спиртовой настойки валерианы. – С Рождеством, девочки и мальчики!

 

Оставался 7 этаж, где находился оперблок. Еще из лифтового холла были слышны шум, хохот, какая-то музыка. В комнате операционных сестер сидела все дежурная хирургическая бригада – и Константин Иванович, и Николай Семенович, и Ираклий Шалвович, и гинеколог Алла Николаевна, и молодой хирург приемного отделения Андрей Борисович в компании операционных сестер Нины и Ольги, анестезистки Светланы и санитарки тети Шуры. Все они были в состоянии легкой поддатости. На столе красовалась закуска и две бутылки «КВН»

- Акт! Немедленно составляем акт! – подал голос Татьяна Константиновна. – Лена, снимай!

Лена достала фотоаппарат из чехла. Снимать ей не хотелось.

- Ой, заклинило!

- Дай посмотрю – комсорг Бычков потянулся было к фотоаппарату, но тут же получил чувствительный тычок локтем от Стасюка

- Хрен тебе, а не хирургия! – прошипел тот в ухо комсоргу.

Сергей отпрянул от Леночки.

Акт составили быстро. Решили виновных отстранить от работы, однако вмешался парторг.

- Юрий Зусманович, а кто работать будет? Время уже пол-третьего, если вызывать кого из дома – не доедут. Ну, ладно, хирурги у нас есть, а уролог? А гинеколог? А операционные сестры? Или Вы на скорую позвоните, больницу закроете?

Да, Юрий Зусманович попал в сложное положение. Закрыть больницу на прием под предлогом того, что вся хирургическая бригада – пьяная – за это по головке не погладят ни в райкоме ни в ГУЗМе.

- Ладно, работайте, утром разберемся! – все-таки Юрий Зусмаович был гибким руководителем – В терапию не пойдем, поздно уже.

 

Все собрались уходить, однако вмешалась Зинаида.

- А где анестезиолог? Он, наверное, совсем пьяный, раз его за столом нету.

- Да, кстати… - Юрий Зусманович бодро ворвался в комнату дежурного анестезиолога. Голый анестезиолог спал в обнимку с голой девицей. Совершенно трезвый, между прочим. И девица тоже трезвая.

Э-э-э… Это кто?! – возмущенно спросил главврач.

- Я Люда Маркова из второй терапии, - испуганно пискнула девица, натягивая простыню.

- Пошла вон! И Вы, доктор, приведите себя в порядок! – главный врач рассердился не на шутку. Сзади в проеме двери виднелись возмущенные лица администрации. Сергей, Лена и Юлечка хихикали в углу….

 

… Приказ, вышедший уже седьмого, был суров. Юрий Зусманович рвал и метал, и настаивал на увольнении. Однако, в кабинет главного пришли старый Моисей и Алик «Портвейнштейн»

- Юра, не позорь нацию! – сказали они – Ты хочешь открыть новую страницу в истории еврейских погромов? Как еврей русских людей уволил, за то, что они Рождество праздновали! Ты вообще с ума сошел?! Да и по закону не получится – ты же их от работы не отстранил…

 

Всем, находившимся в оперблоке в ту ночь, вкатили по выговору. Кому-то – за употребление алкоголя на рабочем месте, кому-то – за отсутствие на рабочем месте… Самая интересная формулировка была у анестезиолога – ЗА НАРУШЕНИЕ САНЭПИД РЕЖИМА. Когда он попытался узнать – в чем же оно состояло, Татьяна Константиновна, блеснув очками, четко произнесла:

- Вы допустили нахождение в зоне оперблока лица, не имевшего права там находиться!

Анестезиолог вынужден был согласиться.

Виктор Степанович Стасюк в этом же приказе получил замечание за ослабление работы с подведомственным персоналом.

А еще через четыре года Советский Союз вообще распался. Но это уже совсем другая история.

https://www.facebook.com/svsenchukov#

[wera772]

Аж до глубины души !!!

[markmayorov]

Аж до глубины души !!!

Аналогично. До боли знакомо. Как вчера это было...

[wera772]

В аду нет места, я вернулась

 

Дождливые и холодные весенние выходные — это всегда большая засада для дачников. Начинаешь мучительно решать: рискнуть ли здоровьем и отправиться туда, где ты когда-то, в момент покупки этих долбаных соток, наивно мечтал отдыхать на свежем воздухе — или, наступив на горло песне «чтобы всё, как у людей» и выдав совести очередную индульгенцию, остаться в городе? Ваня с супругой как раз думали, что будет болеть сильнее — совесть или застуженные почки — когда позвонила тётя Люба (я писал о ней вот тут) и сказала, что как раз вот прямо сейчас проезжает мимо и думает, а не заглянуть ли на огонёк?

 

 

Тётя Люба — это однозначно форс-мажор, решили супруги. Форс-мажористее только прямое попадание какого-нибудь астероида.

 

 

-- Я ненадолго! - обнадёжила тётя Люба, обтурировав дверной проём своей могучей фигурой. Хозяйственный баул с шестью литрами пива и ожерельем из сушёной чехони в её мощной руке смотрелся весьма кокетливо — ну чисто дамская сумочка. - Я же понимаю, вы люди занятые, а незваный гость хуже татарина. Верно я говорю?

-- Ну что вы, тётя Люба! - засмущалась ванина жена, - Как можно так говорить!

-- Что, нетолерантно звучит? - сделала круглые глаза тётя Люба. - А! Наверное, с учётом нынешних реалий, правильнее говорить: «Незваный гость лучше татарина!»

-- Мы про то, что рады вас видеть, - улыбнулся Ваня.

-- Ну тогда держи презент и накрывай поляну, - скомандовала тётя Люба, протянув ему баул.

 

 

Спустя пару бокалов пива и полторы чехони на каждого тётя Люба, довольно откинувшись на застонавшем под её тяжестью кресле, сказала:

 

 

-- Я, собственно, по делу, Ваня. Слыхала, что твой приятель психиатром работает, так?

-- Так, - кивнул Ваня. - А что у вас...

-- Не дождёсси! - погрозила ему пальцем тётя Люба. - У меня того психического здоровья, как у коня под Фрейдом в той скульптурной композиции!

-- Ему что, конный памятник поставили? - удивился Ваня.

-- Нет, так поставят, - уверила тётя Люба. - По многочисленным просьбам болящего населения. Вернёмся к нашим баранам. Точнее, к баранессам. Есть у меня одна подруга — ну так себе подруга, как для хрена подпруга. Она из-за меня в депрессию ударилась. И я чувствую себя малость виноватой. Паршивое, знаешь ли чувство. Потому хочу помочь.

-- А что с ней стряслось? - полюбопытствовала ванина жена.

 

 

Подруга, со слов тёти Любы, была тем ещё подарочком. В то время, как весь современный мир отрабатывал для селфи утиные губки, она мастерски изображала своими куриную гузку. Причём в последние несколько лет эта самая гузка не только не перестала сходить с лица, но и, похоже, загадочным образом отпечаталась на коре головного мозга. Всё-то ей было плохо, какая новость ни приключись. Погода — отвратительная (даже если солнечная — вы же знаете, что солнечная радиация вызывает рак кожи!), цены бешеные, продукты сплошь с химией и ГМО, в мире бардак, да и мироздание в целом претерпевает афедронопетальную трансмутацию.

 

 

И так она достала своим нытьём всех окружающих, что поначалу не выдержали дети: пр первой же возможности купили себе отдельное жильё, причём главным условием в его выборе была топография: чем дальше — тем лучше. Роднее, так сказать. Затем сдались бабульки на лавочке: уж на что непробиваемые в плане погреть уши и впитать информацию личности — а и те стали шарахаться и старались слинять куда-нибудь под благовидным предлогом, стоило этой даме появиться в зоне прямой видимости.

 

 

Тётя Люба держалась дольше всех. Но, видимо, в один из родительских дней выдержка ей изменила. И когда подруга, уцепив её за локоток, стала привычно излагать, как же всё вокруг погано, какие же все кругом сволочи — спросила:

 

 

-- Слушай, где тебя сегодня так накрутили?

-- С кладбища вернулась, - ответила та.

-- Зачем? - окинув собеседницу критическим взором, спросила тётя Люба.

 

 

И, покуда подруга хватала воздух ртом, ретировалась: мало ли... Пару дней тётя Люба, вспоминая тот разговор, испытывала лёгкие угрызения совести. Но вскоре подруга пришла в гости, словно ничего и не было. И сходу загрузила тётю Любу так, что та взмолилась — мол, пощади! Сходи-ка ты к психологу! Или даже, что лучше, к психопатологу... да, кажется, их так называют. Который всякую психическую патологию исправляет. Ему-то хоть деньги платят за такую работу, а я тебя уже который год бесплатно слушаю. И вздохнула с облегчением, глядя на удаляющуюся куриную гузку, скорбную чуть больше обычного.

 

 

Попробовав присесть на чужие уши ещё пару раз, и оба раза получив твёрдый отказ и совет таки дойти до специалиста, подруга решилась. И в один из дней (снова родительских, по случаю), навестив могилки, она долго жаловалась на жизнь их обитателям, не имеющим возможности ни ответить, ни увернуться, а потом отправилась оттуда прямиком в одну из городских больниц. Отловив в коридоре уборщицу, поинтересовалась — мол, где у вас этот. Как его. Патолог, во! И показала себе на голову. Уборщица, пожав плечами, показала дорожку к отдельно стоящему зданию — мол, вон и дверка приоткрыта. Только, мол, поторопитесь, а то рабочий день заканчивается, и он сейчас уйдёт.

 

 

Перехватив доктора, который и в самом деле уже запирал дверь и собирался домой, она заявила, что ей нужна помощь.

 

 

-- В самом деле — удивился тот. - И чем же я могу вам помочь?

-- Ну как же! - воскликнула дама, - Вы же специалист! А мне как раз нужна ваша профессиональная помощь!

-- Вот так срочно? - доктор обернулся и внимательно поглядел на неё. - До завтра это никак не терпит? Неужели нельзя было прийти хотя бы часом ранее? Я ведь уже отработал.

-- Так ведь до вас пока с кладбища доберёшься! - пожаловалась дама. - У меня уже ноги отваливаются и голова пухнет!

-- Ой, - вздрогнул доктор. - Надо сделать выговор тамошнему сторожу.

-- И сделайте! - согласно закивала дама, - Совсем за могилками не следит!

-- Вот и я про то, - внимательно окинув её взором, промолвил мужчина. - И за оградку кого ни попадя отпускает...

-- Да как вы смеете! Да что же вы за доктор такой! - сердито воскликнула дама. - Как вы с людьми работаете!

-- Нормально работаю, - пожал плечами доктор. - Они у меня обычно не жалуются. И с кладбищ, в отличие от вас, не сбегают. Лежат себе тихо-мирно.

-- Лежат?! - округлила глаза дама. - Тихо-мирно?! Вы... Вы кто?

-- Я — патологоанатом, - ответил мужчина. - А вы кого, простите, искали?

 

 

Когда Ваня и его жена, вытирая слёзы, вновь показались из-под стола, тётя Люба продолжила:

 

 

-- С тех пор она сама не своя ходит. Тихая. Говорит — то ей свыше знак был. Раз второй человек подряд... нет, третий, считая уборщицу — ей на одну и ту же тему намекает, то, наверное, это неспроста. Вот я и опасаюсь — как бы она глуздом не двинулась.

-- Созвонюсь я с доктором, - всхлипнув от смеха, пообещал Ваня. - Попрошу его принять её со всем возможным тактом. Только пусть она к нему каким-нибудь другим маршрутом добирается. Я имею в виду — не через кладбище. А то и он может не удержаться. Спросит ещё что-нибудь этакое...

-- В аду нет места, ты вернулась? - подсказала тётя Люба.

 

*** *** ***

 

Сумерки

 

 

Сложно сказать, какой логикой руководствовался тот, кто решил оставить лишь одну спецбригаду на наш город, но здравым смыслом тут и близко не пахнет. Поскольку всегда был такой расклад: одна бригада на триста с мелочью тысяч населения. А в Тольятти только по официальным данным этого населения больше семи сотен тысяч. В реальности же ощутимо больше. А если учесть, что на экипаж нашей барбухайки повесили обязанность обслуживать ещё и близлежащие сёла — станет понятно, что скучать ребятам не приходится. Зато тем, кто вызвал гвардейцев в гости, порою приходится ждать довольно долго.

 

 

 

В тот раз именно так и произошло: пока Денис Анатольевич с его орлами забрали товарища откуда-то из местных Малых Бодунов, пока упаковали, пока доставили по адресу — в роддоме их уже ждали, пританцовывая от нетерпения. И потирая покусанные места: уж очень агрессивной оказалась недавно родившая дама. Впрочем, сами виноваты: нечего было соваться под кровать и пытаться её оттуда отковырять. Она ведь честно оттуда рычала, предупреждая о намерениях. Но нет, решили извлечь. За что и поплатились.

 

 

Вначале досталось дежурной медсестре. Потом — прибежавшей на выручку акушерке. Затем — поддержавшему флешмоб анестезиологу. Гинеколога тоже звали в компанию, но тот здраво рассудил, что доктор без укусов подобен доктору с укусами. Зато без укусов. И без дефицита филантропии. И позвонил по заветному номеру — мол, у нас тут для вас подарочек. Зубы настежь, глаза горят, в причёске лёгкий беспорядок — словом, все признаки некоторого душевного разлада. Тут, перекрывая голос гинеколога, раздался вопль очередного свежеукушенного персонажа, после чего последовала длинная тирада, и гинеколог с Денисом Анатольевичем дали друг другу слово перечитать заново анатомию, физиологию и Кама-Сутру: кажется, некоторые главы ускользнули от их внимания. Либо были недавно дописаны.

 

 

Прибыв на место и извинившись за задержку, спецбригада выудила кусачую даму из-под кровати, и Тимур, мягко пеняя на недостойное хорошей девочки поведение, повёл её к машине. Где и произошла встреча с её отцом. Отец, колоритный мужчина, родился в одной из бывших союзных республик. И, судя по гневным тирадам в адрес дочери, был сильно опечален тем, что она нагуляла ребёнка непонятно от кого. И обещал, что на родине её ждёт как минимум побитие камнями. И заявлял что она ему не дочь, и что от ребёнка пусть отказывается прямо здесь и сейчас.

 

 

Подождав, пока Тимур посадит вновь забившуюся в его руках и зарычавшую на окружающих даму в салон, Денис Анатольевич сгрёб мужика за ворот.

 

 

-- Ты что творишь, гад? - тихо спросил он его. - Ты что тут ей наговорил?

-- Это же позор для всей нашей семьи! - вскинулся было тот, но Денис Анатольевич, встряхнув его хорошенько, продолжил:

-- Ты не видишь, что она и так напугана? Ты не понял, что эту реакцию она выдала из-за ваших грёбаных обычаев? А ты ещё добавил! Ты хочешь, чтобы она через день-другой повесилась или из окна выпрыгнула? А ведь так и будет!

-- Но это же позор... - вновь завёл пластинку мужик.

-- Позор? - переспросил Денис Анатольевич. - Настоящий позор — это отказаться от родной крови! А ты хочешь дважды себя покрыть позором — отказаться и от дочери, и от внука! Да что же ты за мужик после этого!

 

 

Они беседовали ещё минут пять, после чего Денис Анатольевич, открыв дверь барбухайки, легонько толкнул мужика внутрь:

 

 

-- Поговори с ней. Прямо здесь. Прямо сейчас.

 

 

-- Забираете? - спросил подошедший акушер. - А с ребёнком что? Она будет писать отказ?

-- Погоди, - поднял ладонь Денис Анатольевич. - Минутку, сейчас узнаем.

 

 

Заглянув в салон, Денис Анатольевич увидел, как отец гладит по голове всхлипывающую дочь и что-то ей объясняет

 

 

-- Вот сразу бы так! - положил руки им обоим на плечи Тимур. - А если будут спрашивать, где жених — скажете, что в Сирии воюет. А уж на чьей стороне — сами придумаете.

 

 

Денис Анатольевич, оглянувшись на акушера, улыбнулся.

 

 

-- Всё в порядке, - сказал он. - Больше покусанных не предвидится, так что можно возвращать её к вам в отделение. Ребёнок, кстати, тоже остаётся при ней.

-- И что это с ней было? - спросил акушер.

-- Истерические сумерки, - пояснил Денис Анатольевич. - Рекомендации я вам сейчас напишу, но, скорее всего, они не пригодятся.

 

 

*** *** ***

 

С ума сойти какая паста!

 

Насколько вы успели заметить, есть типовые пунктики, запнувшись о которые, психика выдаёт целую бредовую систему: инопланетные поработители, соседствующие через стенку отравители, зомбирующие проправительственные и оппозиционные излучатели и прочая, и прочая. И есть пунктики уникальные. Хотя порою, на первый взгляд, совершенно неприметные. Ну сами подумайте: кого может свести с ума зубная паста «Лесной бальзам»?

 

 

 

А Федю свела. Точнее, стала ключевым пунктом в очередном обострении. Трудился себе человек торговым агентом в косметической фирме, что-то там кому-то продавал, с кем-то заключал договоры, время от времени ходил на приём к участковому психиатру — повторять опыт прошлого, с побоищем и госпитализацией, не очень-то хотелось.

 

 

Полтора года ремиссии пролетели незаметно, и Федя решил, что дальше он справится сам: что толку от психиатра, если тот просто раз за разом выписывает один и тот же рецепт? Доза лекарства небольшая и, кроме небольшого дискомфорта, никакого отклика в организме не вызывает. Так, может, и ну его, это лекарство? Он-то в себе уверен! Глядишь, остроты мышления прибавится.

 

 

Избавившись от нейролептического балласта, мышление действительно встрепенулось и заработало живее. И работа, которая до этого давалась с некоторым усилием, вдруг стала не просто лёгкой — рутинной и скучной. Косметика, ха! Кокамидопропилбетаином твой метилпарабен! Народу нужен внятный, толковый товар! Да! Точно! Зубная паста «Лесной бальзам» - вот путь к успеху!

 

 

Окрылённый этой идеей, Федя вооружился тюбиком зубной пасты и помчался к станции метро. Не забывая по пути осчастливливать не успевших увернуться прохожих благой вестью: мол, вот эта самая паста — просто чудо-продукт! Чистишь зубы — и сразу чувствуешь в них всю крепость отложений мелового периода! Мощь динозавров! Не верите? Хотите, укушу?

 

 

В метро Федя для пущего эффекта нанёс пасту себе на лицо — и через несколько минут уже беседовал с первыми потенциальными покупателями: наряду полиции стало жутко любопытно, чем же так хороша паста, что о ней орут на всю подземку. Выслушав Федин сбивчивый монолог, полицейские сказали, что сами они нынче не при деньгах, но знают, кого такое заманчивое предложение может заинтересовать. И вызвали спецбригаду.

 

 

Экипаж барбухайки по дороге в больницу успел ознакомиться со всеми достоинствами отечественной зубной пасты — правда, лишь со слов Феди: от предложения попробовать лично, из этого самого тюбика, они вежливо отказались, поскольку зубной щётки почему-то ни у кого при себе не оказалось, а чистить зубы пальцем — сами понимаете, моветон. Так и приехал Федя в приёмный покой с тюбиком пасты наперевес, продолжая посвящать кивающего санитара во всё новые подробности её чудодейственных свойств. Да, и от остеопороза тоже, если не сплёвывать, а проглатывать. А если вы намажете одно яйцо этой пастой, а другое, к примеру, «Колгейтом», а потом опустите оба в соляную кислоту... Нет? Даже во имя науки? Ну и ладно, не буду настаивать.

 

 

В отделении рекламная акция продолжилась. Правда, возникли сложности. Во-первых, медсёстры всё норовили тюбик отобрать: мало ли, что в этом лесном бальзаме понамешано — вон как человека кроет! Во-вторых, обнаружились две оппозиционные фракции: аквафрешники и блендамедчики, дебаты с которыми переросли в небольшую потасовку: это ж надо заявить, что его любимую пасту делают из молотых энцефалитных клещей!

 

 

После выписки Феде вернули изъятый у него после потасовки тюбик. Он долго смотрел на рисунок, состав и пытался понять: чем же паста так его подкосила? Потом плюнул, выкинул тюбик в урну и отправился на амбулаторный приём, за лекарствами. Звонили с работы, обещались взять обратно...

 

 

http://dpmmax.livejo...com/487215.html

[говорящаяголова]

Вот он где - талант!!!

[Анна Пархоменко]

Круть. Талант не то слово

[wera772]

Друг

 

«Если радость на всех одна, на всех и беда одна…»

 

«Если друг оказался вдруг…»

 

«Песня о дружбе»

 

В.Высоцкий

 

 

После полуночи в голове остается одна мысль о сне. Думаешь ведь всегда о том, чего не хватает. Сон как здоровье, когда не хочешь спать не замечаешь, не думаешь о нем, но когда короткая стрелка подобралась и медленно перевалила за цифру 1 на строгих наручных часах Берковица, одна мысль осталась в воспаленной голове – спать. Берковиц дежурил ответственным. Прошли те времена, когда каждый звонок черного телефона вызывал долго не проходящую тахикардию. Даже не звонок, а сам по себе телефон. Он лежал всегда рядом на подушке и пугал как удав, готовый, кажется, впиться в шею как только Берковиц закрывал глаза. Тимон тогда старался не думать о телефоне, в голове его проплывали капелька-дочка, машина, какие-то глупости, «надо завтра заехать оплатить квартплату» и так далее. Но стоило только сну нежно подхватить уставшего врача на свои мягкие лапы и начать раскачивать, убаюкивать, когда приятная пелена появлялась перед глазами, застилая сознание и унося в мир грез, в этот момент, в этот краткий миг на границе сна и бодрствования вспыхивала в гаснущем сознании мысль: «сейчас точно позвонят». И телефон тут же радостно звонил. Звонок из приемника сразу пробуждал и проникал в голову, где начинал бить колокол из которого высыпались и проплывали перед глазами видения молодого ответственного хирурга – одно страшнее другого: перитонит, желудочное кровотечение – а эндоскописты не остановили, внутрибрюшное кровотечение, ах, подумать страшно что такое вообще может быть – огнестрельное ранение! Эти видения растекались по телу холодком, проползали гадким страхом по спине и уходили в пятки пока Тимон сбегал вниз по лестнице клацая стетоскопом о пуговицу халата а обручальным кольцом со звоном пересчитывая перекладины перил. Ну зачем, зачем он согласился дежурить ответственным? Сидел бы сейчас в ординаторской, дневники писал и Цоя слушал – «и если есть в кармане пачка сигарет … жалоб на момент осмотра нет … и билет на самолет с серебристым крылом … имеется несросшийся перелом … что взлетая оставляет земле лишь след …».

 

В приемном священнодействовала Ведьма, покрикивая на сестру, санитаров, врачей скорой и лаборантов. В общем, Ведьма покрикивала на всех, кого видела вокруг себя, потому что разговаривать, кажется, не умела. Только покрикивать. Говорят, дома у нее жило девять кошек, и Берковиц не удивился бы, если бы ему сказали, что она их любит гораздо больше, чем людей. И никогда не покрикивает. А отваривает для них какие-нибудь сложносочиненные кошачьи деликатесы. Она была из того сорта людей, которые сами провоцируют конфликты. Говорила она с окружающими грубо, отрывисто, именами-отчествами не пользовалась, словами приветствий и благодарности речь свою не перегружала. Увидев бледнолицего Берковица, она бросила ему навстречу речевку вида: «Сейчас узбека с аппендицитом привезли посмотри он по-русски не говорит а я исключить не могу» и выглянула, приоткрыв дверь, в коридор. Оттуда вскоре донеслось «Ты! Заходи». Скромно зашел молодой человек с мозолистыми руками и тревогой на лице. Он озирался на негатоскоп, висящий на стене, и шкаф с набором первой помощи при анафилактическом шоке. «Издрассте», сказал вошедший, оказавшийся дагестанцем, а не узбеком. К нему подлетела фурия, нависла над ним и скомандовала ложиться на кушетку. Причем у нее это получилось как-то по-армейски рявкнуть, вроде: «Быстрложись!». Тимон посмотрел на покрытый катышками свитер пациента и велел ему открывать живот. Тот нехотя повиновался, обнажив смуглый живот. Поздний час, стресс, общество фурии и приказ 320 торопил Тимона, ведь «От момента поступления в стационар до операции по поводу острого аппендицита должно пройти не более 2 часов» - так говорит замглавврача на каждой утренней конференции, быстро в уме подсчитав часы, проведенные пациентом в больнице до операции. «Ну Вы чего как неживой? Живот показывайте полностью, брюки опускайте, побыстрее». Руки начали, как учили в институте, ориентировочную пальпацию живота, сопровождаемую обычными вопросами «Так больно? А так?». Парень мотал головой в стороны, молчал и сжимал губы, опасливо косясь на Ведьму, та сочувственно посмотрела на Берковица, сказав ему взглядом: «Ну – одно слово – Узбек, не понимает, но живот, ты же видишь, да – нехороший». Наконец, устав бродить руками по совершенно безболезненному животу, поворочав пациента с боку на бок, теряя терпение Тимон спросил, незаметно для себя перейдя на ты:

 

- У тебя живот где болел?

 

- Нигде, - испуганно ответил парень. «Наверное, не понял», подумал Тимон.

 

- Так. Вот ты дома сидел, да?

 

- Да.

 

- Живот где у тебя болел?

 

- Нет.

 

- То есть, как это нет, а что болело, ты зачем же тогда скорую вызвал, а??

 

- Так я друга привез. Друг в коридоре сидит, живот у него болит.

 

Сестра упала лицом на клавиатуру, плечи ее затряслись. Ведьма издала звук похожий то ли на всхлип, то ли на похрюкивание и Тимон впервые увидел ее улыбающейся. За окном, словно тоже дежуря, пели соловьи.

 

http://timon-bercowi...l.com/5354.html

[markmayorov]

Вот он где - талант!!!

Истину глаголете!

[markmayorov]

https://www.doktornarabote.ru/Publication/Single/159683?nom=1&mail=mail.ru&track=dnra4fd8d2cb1d24a5d8e7517a2c284d402

[wera772]

Любимейшему Марку Вениаминовичу . Посвящается .

 

Знакомый рассказал. Приехал он на малую родину, встретил по случаю бывшего одноклассника, разговорились. Что, как. Я, мол, инженер, жена красавица, дочурка. Одноклассник отвечает, что он, дескать, врач, тоже женат, детишек двое, все уехали к теще в гости до понедельника - так не хряпнуть ли по рюмашке? Сказано - сделано. От выпитого развеселились, вспомнили школьные годы чудесные, потянуло на подвиги... Знакомый мой предложил разбавить компанию женским полом. Одноклассник как-то застеснялся, стал мямлить, глядя в сторону, что ничего не получится, лучше не надо - но приезжему орлу было море по колено. Он сурово заявил товарищу, что свои комплексы надо забыть, поскольку от таких мужиков девки будут падать направо и налево, стоит только на улицу выйти. Тем более погоды чудные - золотая осень... Вышли на улицу. Знакомый мой чешет впереди с рекламной улыбкой. Сзади, кряхтя и охая, плетется одноклассник. Впереди две явно скучающие девахи.- Здравствуйте, девушки!

Девушки оборачиваются с зазывными улыбками, быстро меняются в лице - и, подтянувшись, вежливо здороваются с одноклассником моего знакомого, после чего быстренько сматываются.

Еще две девчушки.

Не успевает мой знакомый открыть рот, как они хором здороваются с его спутником. Тот кисло бормочет: "здравствуйте, девочки".

Девочки тут же исчезают. Дальше по тому же сценарию...

В конце концов, по дороге им попались уже откровенно проституирующие шалавы.

- Ну, что, дамы... - неуверенно начал уже изрядно сникший герой.

"Дамы" обернулись и хором проблеяли:

- Здравствуйте, Виктор Иванович...

- Здравствуйте, здравствуйте, - вяло откликнулся одноклассник, - что ж ты, Званцева, на таком ветру и с голой попой?

Одна из шалав тут же сделала честные глаза и затараторила, что она только на минуточку из тачки вылезла, а там тепло, вы не подумайте...

... Двое стояли на пустой осенней улице. Смеркалось.

- ТЫ... ХТО? - испуганным шепотом спросил один.- Гинеколог, - ответил второй и вздохнул...