Стихи

[Dream]

***

А нож в груди чего-то ноет,

Как-будто тягостно ему

Пронзать уже немолодое

То, что не нужно никому.

Ему бы в сердце юной девы:

Событье! Крики! Резонанс!

Иль бизнесмену в горло слева!

Как неба злой протуберанц!

Но нет, к унылому созданью

Ты на беду свою попал.

Плевать дремотному сознанью

На твой сверкающий металл.

Так и брожу. Саднит немного.

Утрами колет, днём молчит.

И, как на праздник, в гости к Богу

Душа из тела не спешит…

Так и брожу, судьбы подранок…

И не мертвец, и не живой…

Пью крепкий кофе спозаранок,

Потом работа день деньской…

Но что-то колет, что-то ноет…

И беспокоит и болит…

Металл в груди на небо воет,

Почуяв там метеорит…

Обратно хочет на свободу

На поиск бьющихся сердец!

Ведь мне, унылому уроду,

И без него уже **здец.

 

© Сергей Зхус

[Фауст]

Лишнее чудо

Т.П.

Все, ей-богу же, было бы проще

и, наверно, добрей и мудрей,

если б я не сорвался на просьбе —

необдуманной просьбе моей.

И во мгле, настороженной чутко,

из опавших одежд родилось

это белое лишнее чудо

в грешном облаке темных волос.

А когда я на улицу вышел,

то случилось, чего я не ждал,

только снег над собою услышал,

только снег под собой увидал.

Было в городе строго и лыжно.

Под сугробами спряталась грязь,

и летели сквозь снег неподвижно

опушенные краны, кренясь.

Ну зачем, почему и откуда,

от какой неразумной любви

это новое лишнее чудо

вдруг свалилось на плечи мои?

Лучше б, жизнь, ты меня ударяла —

из меня наломала бы дров,

чем бессмысленно так одаряла,—

тяжелее от этих даров.

Ты добра, и к тебе не придраться,

но в своей сердобольности зла.

Если б ты не была так прекрасна,

ты бы страшной такой не была.

И тот бог, что кричит из-под спуда

где-то там, у меня в глубине,

тоже, может быть, лишнее чудо?

Без него бы спокойнее мне?

Так по белым пустым тротуарам,

и казнясь и кого-то казня,

брел и брел я, раздавленный даром

красоты, подкосившей меня...

Евгений Евтушенко 1965г

 

[docent]

Когда этот старик умер в доме престарелых в маленьком австралийском городке, все считали, что он ушел из жизни, не оставив в ней никакого ценного следа. Позже, когда медсестры разбирали его скудные пожитки, они обнаружили это стихотворение. Его смысл и содержание настолько впечатлили сотрудников, что копии поэмы быстро разошлись по всем работникам больницы. Вспомните об этом стихе в следующий раз, когда встретитесь со старым человеком! И подумайте о том, что рано или поздно вы тоже будете таким как он или она! Самые лучшие и самые красивые вещи в этом мире нельзя увидеть или потрогать. Они должны чувствоваться сердцем!

 

***

 

Капризный старик.

 

Входя будить меня с утра,

Кого ты видишь, медсестра?

 

Старик капризный, по привычке

Ещё «живущий» кое-как.

Полуслепой, полудурак.

«Живущий» впору взять в кавычки.

 

Не слышит – надрываться надо,

Изводит попусту харчи.

Бубнит всё время – нет с ним сладу.

Ну, сколько можно, замолчи!

 

Тарелку на пол опрокинул.

Где туфли? Где носок второй?

Последний, мать твою, герой.

Слезай с кровати! Чтоб ты сгинул…

………………………………………………………

 

Сестра! Взгляни в мои глаза!

Сумей увидеть то, что за…

 

За этой немощью и болью,

За жизнью прожитой, большой.

За пиджаком, «побитым» молью,

За кожей дряблой, «за душой».

 

За гранью нынешнего дня

Попробуй разглядеть МЕНЯ…

………………………………………………

 

…я мальчик! Непоседа, милый.

Весёлый, озорной слегка.

Мне страшно. Мне лет пять от силы.

А карусель так высока!

 

Но вон отец и мама рядом.

Я в них впиваюсь цепким взглядом.

И хоть мой страх неистребим,

Я точно знаю, что любим…

……………………………………………………

 

…вот мне шестнадцать, я горю!

Душою в облаках парю!

Мечтаю, радуюсь, грущу.

Я молод, я любовь ищу…

 

……………………………………………………

… и вот он, мой счастливый миг!

Мне двадцать восемь. Я жених!

Иду с любовью к алтарю,

И вновь горю, горю, горю…

………………………………………………………

 

… мне тридцать пять, растёт семья

У нас уже есть сыновья.

Свой дом, хозяйство. И жена

Мне дочь вот-вот родить должна…

………………………………………………………

 

… а жизнь летит, летит вперёд!

Мне сорок пять – «круговорот»!

И дети «не по дням» растут.

Игрушки, школа, институт…

 

Всё!Упорхнули из гнезда!

И разлетелись кто куда.

Замедлен бег небесных тел.

Наш дом уютный опустел…

…………………………………………………

 

… но мы с любимою вдвоём!

Ложимся вместе и встаём.

Она грустить мне не даёт.

И жизнь опять летит вперёд…

………………………………………………

 

… теперь уже мне шестьдесят.

Вновь дети в доме голосят!

Внучат весёлый хоровод.

О, как мы счастливы! Но вот…

……………………………………………………

 

… померк внезапно Солнца свет.

Моей любимой больше нет!

У счастья тоже есть предел…

Я за неделю поседел.

 

Осунулся, душой поник.

И ощутил, что я старик…

…………………………………………………

 

… теперь живу я «без затей».

Живу для внуков и детей.

Мой мир со мной, но с каждым днём

Всё меньше, меньше света в нём...

 

Крест старости взвалив на плечи,

Бреду устало в никуда.

Покрылось сердце коркой льда.

И время боль мою не лечит.

 

О, Господи, как жизнь длинна,

Когда не радует она…

…………………………………………

 

… но с этим следует смириться.

Ничто не вечно под Луной.

А ты, склонившись надо мной,

Открой глаза свои, сестрица.

 

Я не старик капризный, нет!

Любимый муж, отец и дед…

 

… и мальчик маленький, доселе

В сияньи солнечного дня

Летящий вдаль на карусели…

Попробуй разглядеть МЕНЯ…

……………………………………………………

 

… и, может, обо мне скорбя,

найдёшь СЕБЯ!

 

Перевод Евгения Ахрипенко.

[docent]

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

 

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей,-

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

 

С.Есенин 1925

[Фауст]

ВОСПОМИНАНИЕ

 

Женщина красиво раздевается,

Туфли, бусы, платье и бельё…

Сердце моё нежно разрывается

От движений медленных её.

Словно бы прозрачными чернилами

Некогда начертанный секрет,

Всеми сокровенностями милыми

Предо мной является на свет.

Не спеши, загадочная, летняя,

С родинкой на млечной полосе,

Кружева перешагнув последние,

Сделаться такой же, как и все!

Аркадий Зимин

 

[docent]

Я найду тебя

 

Я найду тебя, через сто, через тысячу лет

Миллион, миллиард обыщу вселенных

Как ищейка почувствую мягкий твой след

И пойду по нему за тобой через бездны

 

Через пропасти, время, и расстояния

Через все, что сейчас между нами встало

Я найду тебя, я найду и признание

Ты услышишь пусть даже оно запоздало

 

Я найду тебя, чтобы при встрече обнять…

Пледом теплым укрыть, и присесть с тобой рядом

Чтобы руки и губы твои без конца целовать

И влюбленным смотреть, не стыдясь уже, взглядом

 

Георгий Дмитриев

[docent]

Не отрекаются, любя.

Ведь жизнь кончается не завтра.

Я перестану ждать тебя,

а ты придешь совсем внезапно.

А ты придешь, когда темно,

когда в стекло ударит вьюга,

когда припомнишь, как давно

не согревали мы друг друга.

И так захочешь теплоты,

не полюбившейся когда-то,

что переждать не сможешь ты

трех человек у автомата.

И будет, как назло, ползти

трамвай, метро, не знаю что там.

И вьюга заметет пути

на дальних подступах к воротам...

А в доме будет грусть и тишь,

хрип счетчика и шорох книжки,

когда ты в двери постучишь,

взбежав наверх без передышки.

За это можно все отдать,

и до того я в это верю,

что трудно мне тебя не ждать,

весь день не отходя от двери.

 

Вероника Тушнова, 1944 год

[docent]

Счастливые люди не думают матом

 

Счастливые люди

Не думают матом,

Закутавшись в пледе,

Бессильно измятом;

 

Не лечатся виски;

Не спят с телефоном;

Не тянуться к риску;

Не курят с балкона;

 

Не дышат устало

Чужим никотином;

Не спят с кем попало;

Не пьют аспирина;

 

Не льют мимо чашки,

Чтоб выпить таблеток;

Не ходят в рубашке

В измятую клетку;

 

Не рвут фотографий;

Не ищут патрона;

Не плачут ночами

До хрипа и стона;

 

Не пишут «ответь мне»;

Не верят, как дети;

Счастливые люди –

Их нет в Интернете.

 

 

Валерия Яковенко

[Фауст]

МОРЕ

 

"Москва - Сухуми"

мчался через горы.

Уже о море

были разговоры.

Уже в купе соседнем практиканты

оставили

и шахматы

и карты.

 

Курортники толпились в коридоре,

смотрели в окна:

"Вскоре будет море!"

Одни,

схватив товарищей за плечи,

свои припоминали

с морем встречи.

А для меня

в музеях и квартирах

оно висело в рамках под стеклом.

Его я видел только на картинах

и только лишь по книгам знал о нем.

 

И вновь соседей трогал я рукою,

и был в своих вопросах

я упрям:

"Скажите,- скоро?..

А оно - какое?"

"Да погоди,

сейчас увидишь сам..."

И вот - рывок,

и поезд - на просторе,

и сразу в мире нету ничего:

исчезло все вокруг -

и только море,

затихло все,

и только шум его...

Вдруг вспомнил я:

со мною так же было.

Да, это же вот чувство,

но сильней,

когда любовь уже звала,

знобила,

а я по книгам только знал о ней.

 

Любовь за невниманье упрекая,

я приставал с расспросами к друзьям:

"Скажите,- скоро?...

А она - какая?"

"Да погоди,

еще узнаешь сам..."

 

И так же, как сейчас,

в минуты эти,

когда от моря стало так сине,

исчезло все -

и лишь она на свете,

затихло все -

и лишь слова ее...

 

Евгений Евтушенко 1952г

[Фауст]

Бывало, спит у ног собака,

костер занявшийся гудит,

и женщина из полумрака

глазами зыбкими глядит.

 

Потом под пихтою приляжет

на куртку рыжую мою

и мне,

задумчивая,

скажет:

"А ну-ка, спой!.."-

и я пою.

 

Лежит, отдавшаяся песням,

и подпевает про себя,

рукой с латышским светлым перстнем

цветок алтайский теребя.

 

Мы были рядом в том походе.

Все говорили, что она

и рассудительная вроде,

а вот в мальчишку влюблена.

 

От шуток едких и топорных

я замыкался и молчал,

когда лысеющий топограф

меня лениво поучал:

 

"Таких встречаешь, брат, не часто.

В тайге все проще, чем в Москве.

Да ты не думай, что начальство!

Такая ж баба, как и все..."

 

А я был тихий и серьезный

и в ночи длинные свои

мечтал о пламенной и грозной,

о замечательной любви.

 

Но как-то вынес одеяло

и лег в саду,

а у плетня

она с подругою стояла

и говорила про меня.

 

К плетню растерянно приникший,

я услыхал в тени ветвей,

что с нецелованным парнишкой

занятно баловаться ей...

 

Побрел я берегом туманным,

побрел один в ночную тьму,

и все казалось мне обманным,

и я не верил ничему.

 

Ни песням девичьим в долине,

ни воркованию ручья...

Я лег ничком в густой полыни,

и горько-горько плакал я.

 

Но как мое,

мое владенье,

в текучих отблесках огня

всходило смутное виденье

и наплывало на меня.

 

Я видел -

спит у ног собака,

костер занявшийся гудит,

и женщина

из полумрака

глазами зыбкими глядит.

 

Евгений Евтушенко 1955

[Taravan]

Библиотечка школьника Валерий Брюсов

Когда ты сядешь на горшок

 

 

Когда ты сядешь на горшок,

Мечты моей царица,

Я жажду быть у милых ног,

Чтоб верить и молиться.

И после к мокрым волосам

Я прижимаю губы,

И кислый вкус, и все, что «там»,

Моим лобзаньям любы.

И ищет, ищет мой язык,

Как раздразнить желанья

Той, к чьим устам я весь приник,

Чьи знаю содроганья.

И ты дрожишь, и вот, и вот

Твои колени жмутся,

И – чувствую! – в мой влажный рот

Иные капли льются.

1902

Впервые опубликовано в журнале: Литературное обозрение. 1991. № 11, стр. 66.

[Фауст]

Евгений Евтушенко

К. Шульженко

А снег повалится, повалится...

и я прочту в его канве,

что моя молодость повадится

опять заглядывать ко мне.

И поведет куда-то за руку,

на чьи-то тени и шаги,

и вовлечет в старинный заговор

огней, деревьев и пурги.

И мне покажется, покажется

по Сретенкам и Моховым,

что молод не был я пока еще,

а только буду молодым.

И ночь завертится, завертится

и, как в воронку, втянет в грех,

и моя молодость завесится

со мною снегом ото всех.

Но, сразу ставшая накрашенной

при беспристрастном свете дня,

цыганкой, мною наигравшейся,

оставит молодость меня.

Начну я жизнь переиначивать,

свою наивность застыжу

и сам себя, как пса бродячего,

на цепь угрюмо посажу.

Но снег повалится, повалится,

закружит все веретеном,

и моя молодость появится

опять цыганкой под окном.

А снег повалится, повалится,

и цепи я перегрызу,

и жизнь, как снежный ком, покатится

к сапожкам чьим-то там, внизу.

1966

[Фауст]

ИЗ ЦИКЛА «СНЫ»

Мне приснилась война мировая -

Может, третья, а может, вторая,

Где уж там разобраться во сне,

В паутинном плетении бреда...

Помню только, что наша победа, -

Но победа, не нужная мне.

Серый город, чужая столица.

Победили, а все еще длится

Безысходная скука войны.

Взгляд затравленный местного люда.

По домам не пускают покуда,

Но и здесь мы уже не нужны.

Вяло тянутся дни до отправки.

Мы заходим в какие-то лавки -

Враг разбит, что хочу, то беру.

Отыскал земляков помоложе,

Москвичей, из студенчества тоже.

Все они влюблены в медсестру.

В ту, что с нами по городу бродит,

Всеми нами шутя верховодит,

Довоенные песни поет,

Шутит шутки, плетет оговорки,

Но пока никому из четверки

Предпочтения не отдает.

Впрочем, я и не рвусь в кавалеры.

Дни весенние дымчато-серы,

Первой зеленью кроны сквозят.

Пью с четверкой, шучу с медсестрою,

Но особенных планов не строю -

Все гадаю, когда же назад.

Как ни ждал, а дождался внезапно.

Дан приказ, отправляемся завтра.

Ночь последняя, пьяная рать,

Нам в компании странно и тесно,

И любому подспудно известно -

Нынче ей одного выбирать.

Мы в каком-то разграбленном доме.

Все забрали солдатики, кроме

Книг и мебели - старой, хромой,

Да болтается рваная штора.

Все мы ждем, и всего разговора -

Что теперь уже завтра домой.

Мне уйти бы. Дурная забава.

У меня ни малейшего права

На нее, а они влюблены,

Я последним прибился к четверке,

Я и стар для подобной разборки,

Пусть себе! Но с другой стороны -

Позабытое в страшные годы

Чувство легкой игры и свободы,

Нараставшее день ото дня:

Почему - я теперь понимаю.

Чуть глаза на нее поднимаю -

Ясно вижу: глядит на меня.

Мигом рухнуло хрупкое братство.

На меня с неприязнью косятся:

Предпочтенье всегда на виду.

Переглядываясь и кивая,

Сигареты туша, допивая,

Произносят: "До завтра", "Пойду".

О, какой бы мне жребий ни выпал -

Взгляда женщины, сделавшей выбор,

Не забуду и в бездне любой.

Все, выходит, всерьез, - но напрасно:

Ночь последняя, завтра отправка,

Больше нам не видаться с тобой.

Сколько горькой любви и печали

Разбудил я, пока мы стояли

На постое в чужой стороне!

Обреченная зелень побега.

Это снова победа, победа,

Но победа, не нужная мне.

Я ли, выжженный, выживший, цепкий,

В это пламя подбрасывал щепки?

Что взамен я тебе отдаю?

Слишком долго я, видно, воюю.

Как мне вынести эту живую,

Жадно-жаркую нежность твою?

И когда ты заснешь на рассвете,

Буду долго глядеть я на эти

Стены, книги, деревья в окне,

Вспоминая о черных пожарах,

Что в каких-то грядущих кошмарах

Будут вечно мерещиться мне.

А на утро пойдут эшелоны,

И поймаю я взгляд уязвленный

Оттесненного мною юнца,

Что не выгорел в пламени ада,

Что любил тебя больше, чем надо, -

Так и будет любить до конца.

И проснусь я в московской квартире,

В набухающем горечью мире,

С непонятным томленьем в груди,

В день весенний, расплывчато-серый, -

С тайным чувством превышенной меры,

С новым чувством, что все позади -

И война, и любовь, и разлука...

Облегченье, весенняя скука,

Бледный март, облака, холода

И с трудом выразимое в слове

Ощущение чей-то любови -

Той, что мне не вместить никогда.

Дмитрий Быков 17.03.96

[Фауст]

Я уеду. Я просто уеду.

Может быть - не в себе, сгоряча…

Это будет, наверное, в среду.

И среда эта будет ничья:

Ни твоя, ни моя и не наша.

Просто день, за которым четверг.

Под ногами - февральская каша,

В голове - этот странный побег.

Убегу от нелепых метаний,

От претензий смешных и обид.

Утром зимним, холодным и ранним

Вряд ли кто-то сбежать запретит...

Будет боль надоевшую груду

Чувств и мыслей - швырять по углам.

Я тебя, обещаю, забуду.

Я тебя, обещаю, предам.

Чтобы больше не ждать нашей встречи,

Чтоб дороги назад мне - никак.

Чтобы тонны твоих красноречий

Превратились в досадный пустяк.

 

Убегу из холодного дома

По заснеженным улицам дня.

У меня будет всё по-другому,

И другой будет всем для меня.

Я уеду. Я просто уеду.

Сяду в поезд, сквозь слёзы шепча,

Что люблю... Это сбудется в среду.

И среда эта будет ничья.

.Галина Шапкина

Адаптированный вариант для мужского исполнения :

Я уеду. Я просто уеду.

Может быть - не в себе, с горяча…

Это будет, наверное, в среду.

И среда эта будет ничья:

Ни твоя, ни моя и не наша.

Просто день, за которым четверг.

Под ногами - февральская каша,

В голове - этот странный побег.

Убегу от нелепых метаний,

От претензий смешных и обид.

Утром зимним, холодным и ранним

Вряд ли кто-то сбежать запретит...

Будет боль надоевшую груду

Чувств и мыслей - швырять по углам.

Я тебя, обещаю, забуду.

Я тебя, обещаю, предам.

Чтобы больше не ждать нашей встречи,

Чтоб дороги назад мне - никак.

Чтобы тонны твоих красноречий

Превратились в досадный пустяк.

 

Убегу из холодного дома

По заснеженным улицам дня.

У меня будет всё по-другому,

И другая обнимет меня.

Я уеду. Я просто уеду.

Сяду в поезд, сквозь слёзы шепча,

Что люблю... Это сбудется в среду.

И среда эта будет ничья.

 

 

ИОГАНН-СЕБАСТЬЯН БАХ

М.В.

 

Мир смертельно устал и тоской своей пьян,

режет вены себе, режет жилы.

Я – на исповедь к Вам, Иоганн-Себастьян:

душу Дьяволу я заложила.

 

Жив и вечен Ваш гордый и строгий орган.

Я пришла – и встаю на колени.

Слов не надо? – Вы знаете все, Иоганн:

мы – безумцы, слепцы и калеки.

 

Повторите Ваш самый любимый хорал

захворавшему миру в награду:

столько раз он горел, столько раз он сгорал –

что не снилось кромешному аду!

 

Не поверю ни бреду, ни снам, ни словам

и любимым глазам не поверю.

Я больна. Я доверю себя только Вам –

я стою перед Вашею дверью...

 

То ли – рана в душе, то ли – просто изъян –

это знает лукавый посредник.

Повторите хорал, Иоганн-Себастьян –

может быть, в моей жизни последний.

 

Анна Васяева

 

адаптированный вариант для мужского исполнения :

 

 

Мир смертельно устал и тоской своей пьян,

режет вены себе, режет жилы.

Мы – на исповедь к Вам, Иоганн-Себастьян:

душу Дьяволу мы заложили.

 

Жив и вечен Ваш гордый и строгий орган.

Мы пришли – и встаём на колени.

Слов не надо – Вы знаете все, Иоганн:

мы – безумцы, слепцы и калеки.

 

Повторите Ваш самый любимый хорал

захворавшему миру в награду:

столько раз он горел, столько раз он сгорал –

что не снилось кромешному аду!

 

Не поверим ни бреду, ни снам, ни словам

и любимым глазам не поверим.

Мы больны. Мы доверим себя только Вам –

Мы стоим перед Вашею дверью...

 

То ли – рана в душе, то ли – просто изъян –

это знает лукавый посредник.

Повторите хорал, Иоганн-Себастьян –

может быть, в нашей жизни последний.

[Фауст]

Питер Брейгель

 

О чём он думал, Питер Брейгель,

Какими образами бредил,

Когда изобразил Христа

На фоне северной равнины,

Сгибающим худую спину

Под перекладиной креста?

 

Фламандские вокруг пейзажи, —

Взгляните на одежды стражи,

На эти мельницы вдали!

Ещё один виток дороги,

И он, взойдя на холм пологий,

Увидит в море корабли.

 

Ещё не Бог он. На мольберте

Он человек ещё, и смертен,

И явно выглядит чужим

В долине этой, в этом веке,

Где стужа сковывает реки

И над домами вьётся дым.

 

Светало. Около отлива

Кричала чайка хлопотливо.

Тяжёлый дождь стучал в окно.

О чём он думал, Младший Питер,

Когда лицо устало вытер,

Закончив это полотно?

 

О чём он думал, старый мастер?

В ночном порту скрипели снасти,

Холодный ветер гнал волну.

Об одиночестве пророка,

Явившегося позже срока,

Попавшего не в ту страну?

 

Толпа в предчувствии потехи.

Мерцают золотом доспехи,

Ладони тянет нищета.

Окрестность — в ожиданье снега,

И туча провисает с неба,

И над Голгофой — пустота.

 

 

Городницкий А.М. 1983

 

[Фауст]

Касание снега, дыханье мороза,

Березы, березы, березы, березы...

Березы и сосны, березы и ели.

Кусты забелели, синицы запели.

Стволы окружали, стволы закружили, --

Затерянность в дали, затерянность в были...

Пропасть, затеряться... Потеря дороги,

Потеря стремлений, потеря тревоги,

Потеря заботы и той постоянной

Сосущей, зовущей и ноющей раны.

Потеря обиды, потеря досады,

Потеря всех "должно", "обязана", "надо"...

Другая страна ли, планета другая?

Душа, как праматерь, гуляет нагая.

И Бог по соседству, но дьявола нету,

И нету соблазна и нету запрета.

И нету змеиного страшного знанья, --

Потеря седин и потеря страданья.

И тишь неземная и хор стоголосый. --

Потеря ответа, потеря вопроса...

Сплетенные ветки -- слиянные лица. --

Потеря стены и потеря границы.

Как будто изгнанницу вновь возвращают

В забытые кущи родимого рая.

Распахнуто сердце, как райские двери.

Изгнанье изгнанья! Потеря потери!

 

Владимир Леви

 

[Фауст]

Не говори "прощай" друзьям,

Не говори "прощай" любимым,

Не говори "прощай" дождям,

Не уходи дорогой длинной.

 

Не растворяйся в тишине,

Как след осеннего тумана,

Как крик в безмолвной пустоте-

Отчаянный и безымянный.

 

Не забирай с собой любовь

И листопада исступленье,

Осеннюю прохладу снов

И запоздалость сожаленья.

 

Руки коснувшись не моей,

В другие всматриваясь лица,

Не воскрешай ненужность дней,

Которым не дано случиться.

 

И в липком вихре суеты,

В плену у призрачных желаний

Не рушь незримые мосты

Из слов несказанных признаний.

 

Не говори "прощай" друзьям,

Не говори "прощай" любимым....

 

 

 

Olga O′Neil http://www.chitalnya.ru/work/100733/

 

[Фауст]

Я тебе и верю и не верю,

Ты сама мне верить помоги.

За тяжелой кожаною дверью

Пропадают легкие шаги.

Ты снимаешь варежки и боты,

Над тобою сонный абажур.

Я иду в поземку за ворота,

В улицы пустые выхожу.

Ветер вслед последнему трамваю

Свищет, рельсы снегом пороша,

Ты садишься, ноты открываешь,

В маленькие руки подышав.

Проведешь по клавишам рукою,

Потихоньку струны зазвенят,

Вспомнишь что-то очень дорогое,

Улыбнешься, вспомнив про меня.

Звук родится. Медленно остынет.

Ты умеешь это. Подожди!

Ты умеешь делать золотыми

Серые осенние дожди.

Но в студеный выветренный вечер,

Не спросив, на радость иль беду,

Ты сумеешь выбежать навстречу,

Только шаль накинув на ходу.

Не спросив, далеко ли пойдем мы,

Есть ли край тяжелому пути,

Ты сумеешь выбежать из дому

И обратно больше не прийти...

Или будешь мучиться и слушать,

У окошка стоя по ночам,

Как февраль все яростней и глуше

Гонит снег по голым кирпичам?

И тебе пригрезится такое:

Солнце, путь в торжественном лесу.

И тебя я, гордый и спокойный,

На руках, усталую, несу.

Владимир Солоухин

 

[Фауст]

В.С.Высоцкий

 

 

Райские яблоки

 

Я когда-то умру - мы когда-то всегда умираем, -

Как бы так угадать, чтоб не сам - чтобы в спину ножом:

Убиенных щадят, отпевают и балуют раем, -

Не скажу про живых, но покойников мы бережем.

 

В грязь ударю лицом, завалюсь покрасивее набок -

И ударит душа на ворованных клячах в галоп,

В дивных райских садах наберу бледно-розовых яблок...

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб.

 

Прискакали - гляжу - пред очами не райское что-то:

Неродящий пустырь и сплошное ничто - беспредел.

И среди ничего возвышались литые ворота,

И огромный этап - у ворот на ворота глядел.

Как ржанет коренной! Я смирил его ласковым словом,

Да репьи из мочал еле выдрал и гриву заплел.

Седовласый старик что-то долго возился с засовом -

И кряхтел и ворчал, и не смог отворить - и ушел.

 

И огромный этап не издал ни единого стона,

Лишь на корточки вдруг с занемевших колен пересел.

Здесь малина-братва оглушила «малиновым звоном»,

Всё вернулось на круг и Распятый над кругом висел.

И Апостол-старик (он над стражей кричал-комиссарил),

Он позвал кой-кого и затеяли вновь отворять.

Кто-то палкой с винтом, поднатужась, об рельсу ударил

И как ринулись все в распрекрасную ту благодать

Я узнал старика по слезам на щеках его дряблых:

Это Петр старик - он апостол, а я - остолоп.

Вот и кущи-сады, в коих прорва мороженных яблок...

Но сады сторожат - и стреляют без промаха в лоб.

 

Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?!

Мне — чтоб были друзья, да жена — чтобы пала на гроб,

Ну, а я уж для них наворую бессемечных яблок...

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб

 

В онемевших руках свечи плавились, как в канделябрах,

А тем временем я снова поднял лошадок в галоп.

Я набрал, я натряс этих самых бессемечных яблок —

И за это меня застрелили без промаха в лоб.

 

И погнал я коней прочь от мест этих гиблых и зяблых, -

Кони головы вверх, но и я закусил удила.

Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок

Я тебе привезу: ты меня и из рая ждала!

 

1977

 

 

[Фауст]

Осенний крик ястреба

 

 

Северозападный ветер его поднимает над

сизой, лиловой, пунцовой, алой

долиной Коннектикута. Он уже

не видит лакомый променад

курицы по двору обветшалой

фермы, суслика на меже.

 

На воздушном потоке распластанный, одинок,

все, что он видит -- гряду покатых

холмов и серебро реки,

вьющейся точно живой клинок,

сталь в зазубринах перекатов,

схожие с бисером городки

 

Новой Англии. Упавшие до нуля

термометры -- словно лары в нише;

стынут, обуздывая пожар

листьев, шпили церквей. Но для

ястреба, это не церкви. Выше

лучших помыслов прихожан,

 

он парит в голубом океане, сомкнувши клюв,

с прижатою к животу плюсною

-- когти в кулак, точно пальцы рук --

чуя каждым пером поддув

снизу, сверкая в ответ глазною

ягодою, держа на Юг,

 

к Рио-Гранде, в дельту, в распаренную толпу

буков, прячущих в мощной пене

травы, чьи лезвия остры,

гнездо, разбитую скорлупу

в алую крапинку, запах, тени

брата или сестры.

 

Сердце, обросшее плотью, пухом, пером, крылом,

бьющееся с частотою дрожи,

точно ножницами сечет,

собственным движимое теплом,

осеннюю синеву, ее же

увеличивая за счет

 

еле видного глазу коричневого пятна,

точки, скользящей поверх вершины

ели; за счет пустоты в лице

ребенка, замершего у окна,

пары, вышедшей из машины,

женщины на крыльце.

 

Но восходящий поток его поднимает вверх

выше и выше. В подбрюшных перьях

щиплет холодом. Глядя вниз,

он видит, что горизонт померк,

он видит как бы тринадцать первых

штатов, он видит: из

 

труб поднимается дым. Но как раз число

труб подсказывает одинокой

птице, как поднялась она.

Эк куда меня занесло!

Он чувствует смешанную с тревогой

гордость. Перевернувшись на

 

крыло, он падает вниз. Но упругий слой

воздуха его возвращает в небо,

в бесцветную ледяную гладь.

В желтом зрачке возникает злой

блеск. То есть, помесь гнева

с ужасом. Он опять

 

низвергается. Но как стенка -- мяч,

как падение грешника -- снова в веру,

его выталкивает назад.

Его, который еще горяч!

В черт-те что. Все выше. В ионосферу.

В астрономически объективный ад

 

птиц, где отсутствует кислород,

где вместо проса -- крупа далеких

звезд. Что для двуногих высь,

то для пернатых наоборот.

Не мозжечком, но в мешочках легких

он догадывается: не спастись.

 

И тогда он кричит. Из согнутого, как крюк,

клюва, похожий на визг эриний,

вырывается и летит вовне

механический, нестерпимый звук,

звук стали, впившейся в алюминий;

механический, ибо не

 

предназначенный ни для чьих ушей:

людских, срывающейся с березы

белки, тявкающей лисы,

маленьких полевых мышей;

так отливаться не могут слезы

никому. Только псы

 

задирают морды. Пронзительный, резкий крик

страшней, кошмарнее ре-диеза

алмаза, режущего стекло,

пересекает небо. И мир на миг

как бы вздрагивает от пореза.

Ибо там, наверху, тепло

 

обжигает пространство, как здесь, внизу,

обжигает черной оградой руку

без перчатки. Мы, восклицая "вон,

там!" видим вверху слезу

ястреба, плюс паутину, звуку

присущую, мелких волн,

 

разбегающихся по небосводу, где

нет эха, где пахнет апофеозом

звука, особенно в октябре.

И в кружеве этом, сродни звезде,

сверкая, скованная морозом,

инеем, в серебре,

 

опушившем перья, птица плывет в зенит,

в ультрамарин. Мы видим в бинокль отсюда

перл, сверкающую деталь.

Мы слышим: что-то вверху звенит,

как разбивающаяся посуда,

как фамильный хрусталь,

 

чьи осколки, однако, не ранят, но

тают в ладони. И на мгновенье

вновь различаешь кружки, глазки,

веер, радужное пятно,

многоточия, скобки, звенья,

колоски, волоски --

 

бывший привольный узор пера,

карту, ставшую горстью юрких

хлопьев, летящих на склон холма.

И, ловя их пальцами, детвора

выбегает на улицу в пестрых куртках

и кричит по-английски "Зима, зима!"

 

 

Иосиф Бродский 1975г

[Фауст]

ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ

Из Цедлица

По синим волнам океана,

Лишь звезды блеснут в небесах,

Корабль одинокий несется,

Несется на всех парусах.

Не гнутся высокие мачты,

На них флюгера не шумят,

И молча в открытые люки

Чугунные пушки глядят.

Не слышно на нем капитана,

Не видно матросов на нем,

Но скалы, и тайные мели,

И бури ему нипочем.

Есть остров на том океане —

Пустынный и мрачный гранит.

На острове том есть могила,

А в ней император зарыт.

Зарыт он без почестей бранных

Врагами в сыпучий песок,

Лежит на нем камень тяжелый,

Чтоб встать он из гроба не мог.

И в час его грустной кончины,

В полночь, как свершается год,

К высокому берегу тихо

Воздушный корабль пристает.

Из гроба тогда император,

Очнувшись, является вдруг, —

На нем треугольная шляпа

И серый походный сюртук.

Скрестивши могучие руки,

Главу опустивши на грудь,

Идет и к рулю он садится

И быстро пускается в путь.

Несется он к Франции милой,

Где славу оставил и трон,

Оставил наследника – сына

И старую гвардию он.

И только что землю родную

Завидит во мраке ночном,

Опять его сердце трепещет

40 И очи пылают огнем.

На берег большими шагами

Он смело и прямо идет,

Соратников громко он кличет

И маршалов грозно зовет.

Но спят усачи-гренадеры —

В равнине, где Эльба шумит,

Под снегом холодной России,

Под знойным песком пирамид.

И маршалы зова не слышат:

Иные погибли в бою,

Другие ему изменили

И продали шпагу свою.

И, топнув о землю ногою,

Сердито он взад и вперед

По тихому берегу ходит,

И снова он громко зовет:

Зовет он любезного сына,

Опору в превратной судьбе;

Ему обещает полмира,

А Францию — только себе.

Но в цвете надежды и силы

Угас его царственный сын,

И долго, его поджидая,

Стоит император один —

Стоит он и тяжко вздыхает,

Пока озарится восток,

И капают горькие слезы

Из глаз на холодный песок,

Потом на корабль свой волшебный,

Главу опустивши на грудь,

Идет и, махнувши рукою,

В обратный пускается путь.

М. Ю. Лермонтов Март 1840

 

 

[Slava]

Малоизвестный факт из жизни Юрия Владимировича Андропова.

 

Вот одно из его произведений, написанное в финальной стадии заболевания почек:

 

Да, все мы смертны, хоть не по нутру

Мне эта истина, страшней которой нету.

Но в час положенный и я, как все, умру,

И память обо мне сотрет святая Лета.

Мы бренны в этом мире под луной:

Жизнь – только миг (и точка с запятой);

Жизнь – только миг; небытие – навеки.

КрутИтся во вселенной шар земной,

Живут и исчезают человеки.

Но сущее, рожденное во мгле,

Неистребимо на пути к рассвету.

Иные поколенья на Земле

Несут все дальше жизни эстафету.

[Фауст]

Церковь Покрова на Нерли (отрывок)

 

 

По какой ты скроена мерке?

Чем твой облик манит вдали?

Чем ты светишься вечно, церковь

Покрова на реке Нерли?

Невысокая, небольшая,

Так подобрана складно ты,

Что во всех навек зароняешь

Ощущение высоты...

Так в округе твой очерк точен,

Так ты здесь для всего нужна,

Будто создана ты не зодчим,

А самой землей рождена.

Среди зелени - белый камень,

Луг, деревья, река, кусты.

Красноватый закатный пламень

Набежал - и зарделась ты.

И глядишь доступно и строго,

И слегка синеешь вдали...

Видно, предки верили в Бога,

Как в простую правду земли.

 

Наум Коржавин 1954г

 

 

[Фауст]

.И Пушкин падает в голубо-

ватый колючий снег

Э. Багрицкий.

 

...И тишина.

И более ни слова.

И эхо.

Да еще усталость.

...Свои стихи

доканчивая кровью,

они на землю глухо опускались.

Потом глядели медленно

и нежно.

Им было дико, холодно

и странно.

Над ними наклонялись безнадежно

седые доктора и секунданты.

Над ними звезды, вздрагивая,

пели,

над ними останавливались

ветры...

 

Пустой бульвар.

И пение метели.

Пустой бульвар.

И памятник поэту.

Пустой бульвар.

И пение метели.

И голова

опущена устало.

 

...В такую ночь

ворочаться в постели

приятней,

чем стоять

на пьедесталах.

 

Иосиф Бродский

 

[Фауст]

На осеннем огне листопада

Я горячие чувства ловлю:

На скамеечке в стареньком парке

Пламенеет листвою: «Л Ю Б Л Ю».

 

И неважно, что буквы неровны,

И неважно,что шрифт подкачал.

На заброшенной лавке в сторонке

Кто-то слово из листьев собрал.

 

Ветер нежно его потревожит,

Солнце плавно лучами скользнёт.

Одинокий случайный прохожий

Ненароком посланье прочтёт.

 

Это ёмкое, нежное слово,

Этот лиственный рыжий размах...

И представит мальчишку шального

С необычною ручкой в руках.

 

Елена Евстратова 12.10.13